Диалектика русского этноса, или в поисках русского генофонда

Балановские достаточно категорически характеризуют именно последнюю группу: «На обобщённой карте Восточной Европы западная половина русского ареала выглядит как единообразная равнина: с точки зрения Восточной Европы все русские этой половины ареала — одинаково русские» (51). Очень важное признание!

Значит, с точки зрения логики, именно и только эти популяции, этнически цельные, резко отличающиеся как от условно русских популяций на востоке, так и от европейцев на западе (а на востоке тем более), и являются, вкупе с белорусами, собственно русскими, эталонными русскими популяциями!

А вот не менее важное признание: «Что же представляют собой западная и восточная зоны скопления “ядерных структур”?.. Такие области с антропологически особенным русским населением включают целый ряд компактных “ядер”, отделенных друг от друга “среднерусским” по антропологическому облику населением. Была предложена гипотеза, хорошо объясняющая такую картину: каждое из ядер представляет собой след одного из племен, населявших эту территорию… Предложенная гипотеза хорошо объясняет и наличие западного и восточного скопления ядер: западное скопление она связывает со славянскими племенами, причем локализация многих ядер соответствует локализации конкретных летописных славянских племен. Восточное скопление — связывается с финно-угорскими племенами»[52] (81).

Спрашивается: если славяно-финским микшированием затронуты, мягко говоря, далеко не все русские популяции, сохранившие свои генетические ядра от глубокой древности, то зачем же выдавать наличие финского субстрата за конституирующий признак русского народа в семье восточных славян, да и вообще славян? Ведь данный признак, как выясняется, характеризует лишь ряд условно русских окраинных популяций (восточные регионы центральной и фрагменты северной части изученного ареала) — и только.

Применительно к летописным племенам получается следующая история: с финнами мешались только те словене, кривичи, северяне, вятичи, которые продвинулись подальше на восток и север, преимущественно в Волжско-Окское междуречье, к Белоозеру и в Приуралье. И то не всюду, судя по некоторым замечаниям Балановских. А те, что остались на месте первоначального расселения, этой участи избежали.

А поляне? Дреговичи? Уличи? Древляне? Другие племена?

Дреговичи стали белорусами. Они остались вне славяно-финских брачных игр.

Поляне (кто уцелел) бежали преимущественно на север от татар, унося с собою генетику и традиции[53]. Они образовали анклавы, в которых сохранился как особый южнорусский генофонд, так и былины киевского цикла, вообще древний фольклор Киевской Руси. Финского субстрата в них нет или очень мало. Те восточные славяне, что заняли их опустевшую нишу (нынешние украинцы), вряд ли имеют с ними много общих предков, происходя, как полагает академик В. П. Алексеев, по большей части от древлян.

Уличи, тиверцы, дулебы (волыняне), хорваты, древляне, радимичи вообще оказались вне ареала, избранного Балановскими, увы.

Итак, славяно-финское микширование шло далеко не везде. Не стоит скрести подряд всех русских, чтобы найти финнов: в большинстве случаев эта затея не увенчается успехом.

Но в таком случае, корректно ли местную этно-генетическую характеристику ряда восточных областей «исконного русского ареала» распространять на весь ареал, на весь генофонд? Почему нужно было предпочесть микст — исконному генофонду в качестве эталона русскости? Почему русских должен представлять смешанный тип с восточных территорий ареала, а не прямой потомок летописных племен? Разве этот смешанный тип стал главенствующим? Чем руководствовались Балановские, настаивая на таком выводе?

Авторы мотивируют свой выбор тем, что именно «на восточной окраине ареалов племён летописных славян, где происходило наиболее интенсивное взаимодействие с коренным неславянским населением, началось формирование нового генофонда и нового антропологического типа (“среднерусская” долина). Именно этот тип мы сегодня называем собственно русским, типично русским» (52).

«Мы называем» — аргумент не из лучших, прямо скажем. Если характерной чертой русских признается их относительно высокая гетерогенность вообще, то о каком «среднерусском типе» можно говорить? Сложим два носа и поделим пополам? Наверное, все же, в определении типичности не обойтись без статистики иного рода: частоты распределения тех или иных признаков среди населения. Кого больше среди русских: долихокефалов или брахикефалов, сероглазых или кареглазых, длинноносых или курносых, брюнетов или блондинов? Понятно, что среднестатистическим в таком случае может оказаться зеленоглазый шатен-мезокефал со средней длины носом. Но надо ли объяснять, что «типичный» и «среднестатистический» — это далеко не одно и то же. Среднестатистический тип вполне может оказаться в меньшинстве, и кого тогда он сможет представлять?!