Диалоги

Системы, обладающие памятью, ведут себя иначе: частота применения корректировки в них не настолько безразлична, чтобы система, «помня» свои прошедшие состояния, стала бы тем менее восприимчивой к вмешательству, чем более часто повторяется это вмешательство. Это приводит к «инфляции» результативности вмешательства, обнаруживаемой как живой системой, о которой мы тогда говорим, что происходит привыкание к применяемым средствам (например, к снотворному, успокоительным и стимулирующим лекарствам и т.д.), так и системой общественной, где высокая регулирующая частотность, или повышенная изменяемость основного законодательства, со временем сама становится функцией, зависимой от состояния системы. Это означает, что независимо от сущности положений законодательства само ускорение его изменяемости, происходящее в виде частых корректировок, становится переменным параметром системы и дестабилизирует систему в целом (потому что любая система обретает равновесие с трудом тем большим, чем большее количество переменных параметров ее составляет и чем меньшее – неизменных). Явление это, объясняющее, почему иногда не очень качественные законы лучше оставить в неизменном виде, чем заменить их несомненно лучшими, не так уж парадоксально, как может показаться на первый взгляд. Любой закон, каждое существующее положение de facto является переменной функцией системы в том простом смысле, что может быть изменено. Однако если закон существует длительное время, например, сравнимое по длительности с жизнью одного поколения, в сознании большинства он обретает характер неизменяемости, постоянства, изначально данного и тем самым нерушимого. Закон становится очевидным для общественного сознания и зачисляется в кодекс базовых норм, конституирующих правила общественной жизни. Разовое изменение закона за многолетний период обычно не имеет отрицательных последствий; однако если законодательная деятельность характеризуется быстрой нормативной изменяемостью, то общественной реакцией станет падение доверия к законодательству как таковому, поскольку чисто общепринятый, следовательно, условный характер закона в таком случае становится очевидным. Вред от частых перемен в законодательстве легко продемонстрировать с помощью такой умышленной гиперболы. Пусть в некотором государстве по очереди правят две партии, имеющие противоположные взгляды относительно высшей меры наказания: первая партия выступает за смертную казнь, вторая – только за пожизненное заключение. Несомненно, можно в пользу каждой из этих точек зрения привести определенные аргументы. В этом смысле невозможно констатировать, что позиция только одной партии полностью согласуется с общественным чувством справедливости. Пусть, однако, в результате каких-то кризисов наступает серия падений кабинета министров; каждый раз оппозиционная партия приходит к власти и незамедлительно проводит через парламент изменение высшей меры. Если это произойдет восьмикратно в течение двух лет, причем таким образом, что за преступления, совершенные в июле и августе, будет грозить кара смерти, а за те же самые преступления с сентября – уже только пожизненный срок, после чего с октября снова будет применяться смертная казнь, и так далее, то ощущение несправедливости, присущее этой серии изменений, станет в обществе повсеместным. Как видим, это ощущение несправедливости происходит не из сути переоценки аргументов в пользу того или другого вида главного наказания, а исключительно от того, что его применение часто меняется. Это неправдоподобный и жестокий случай; к похожим результатам может привести и не столь радикальное изменение закона в пределах отдельных правонарушений, охватывающих большие области законодательства. Таким образом, законодательная изменяемость выше определенного порога частотности может стать переменной функцией самой системы, систематически дестабилизирующей общественное равновесие, проблемы же коллективного сознания являются показателем упадка доверия к любой нормативной активности. Поэтому стремление придерживаться законов даже анахроничных не всегда является выражением общественно вредного консерватизма, потому что высокая частотность регулирующей корректировки дестабилизирует общество как систему, обладающую памятью.

Итак, уважению к закону способствует неспешность его изменений. Частые изменения могут вызвать нежелательные последствия и другого рода, проявляющиеся, когда время, необходимое для передачи одного кванта регулирующей информации, приближается по величине ко времени, за которое полностью проявляется эффект регулирования. Этот последний интервал бывает значительным: поскольку закон не начинает действовать с момента опубликования его в правительственной газете, а только когда упрочивается в административной структуре, а также в общественном сознании. Этот процесс происходит достаточно медленно, наподобие своеобразного информационного осмоса, а увеличение изменяемости законодательства замедляет его дополнительно.