Диалоги (о государстве, о законах)

СЦИПИОН. — По какой же иной причине, как не потому, что это очевидно? Если первенствующие в государствах люди ради житейской пользы заставили всех верить, что на небе есть единственный царь, наклонением головы сотрясающий весь Олимп, как говорит Гомер[132], и считать его царем и отцом всех, то существуют авторитетные и многочисленные (если только под многочисленными можно разуметь всех) свидетели тому, что народы согласились (очевидно, на основании решений первенствующих людей) в том, что лучше царя не бывает никого, так как, по их мнению, всеми богами правит воля одного. Если же это, как нас учили, основано на заблуждении неискушенных людей и похоже на сказания, то послушаем всеобщих, так сказать, учителей образованных людей; ведь они как бы воочию видели то, что мы с трудом познаем, когда об этом слышим.

Кто же они? — спросил Лелий.

СЦИПИОН. — Те, которые, изучая всю природу, поняли, что всем этим миром правит разум. … [Лакуна]

(57) [Платон] стоит за монархию, говоря, что существует единый бог, создавший и по своему изумительному замыслу упорядочивший мир. Аристотель, ученик Платона, признает существование единого разума, правящего миром. Антисфен говорит о существовании единого божества — природы, правящей всем миром. Много времени заняло бы рассмотрение всего того, что в прошлом высказали о высшем божестве Фалес, или Пифагор, или Анаксимен, а впоследствии стоики Клеанф, Хрисипп и Зенон, а из наших — Сенека, последователь стоиков, и сам Туллий; ведь все они пытались определить, что́ собой представляет бог, и утверждали, что он один правит миром и что он не подчиняется природе, так как вся природа создана им самим (Лактанций, Эпитома, 4, 1—3).

(XXXVII, 58) СЦИПИОН. — …Но если хочешь, Лелий, я назову тебе свидетелей, не особенно древних и отнюдь не варваров[133].

ЛЕЛИЙ. — Именно этого я и хочу.

СЦИПИОН. — Итак, знаешь ли ты, что с тех пор, как наш город существует без царей, прошло уже около четырехсот лет?

ЛЕЛИЙ. — Да, менее четырехсот лет[134].

СЦИПИОН. — И что же? Разве эти четыреста лет существования города и гражданской общины — очень долгий срок?

ЛЕЛИЙ. — Нет, это едва возраст юности.

СЦИПИОН. — Итак, четыреста лет назад в Риме был царь?

ЛЕЛИЙ. — Да, и притом гордый[135].

СЦИПИОН. — А до него?

ЛЕЛИЙ. — Справедливейший[136], а ранее длинный ряд царей вплоть до Ромула, который был царем за шестьсот лет до нашего времени.

СЦИПИОН. — Следовательно, даже и он жил не очень давно?

ЛЕЛИЙ. — Совсем нет; в это время Греция уже начала стариться.

СЦИПИОН. — Скажи, разве Ромул был царем варваров?

ЛЕЛИЙ. — Если, как утверждают греки, все люди — либо греки, либо варвары, то он, пожалуй, был царем варваров; если же такое имя следует давать на основании нравов, а не на основании языка, то я не думаю, чтобы греки были варварами в меньшей степени, чем римляне.

СЦИПИОН. — Но мы, имея в виду предмет своей беседы, спрашиваем не о племени; о прирожденном уме спрашиваем мы. В самом деле, если люди разумные и притом отнюдь не в древние времена пожелали иметь царей, то я располагаю свидетелями, не очень древними, не лишенными образования и не дикими.

(XXXVIII, 59) ЛЕЛИЙ. — Я вижу, что у тебя, Сципион, довольно много свидетельских показаний, но на меня, как на хорошего судью, доказательства действуют больше, чем свидетели.

СЦИПИОН. — В таком случае, Лелий, ты сам воспользуйся доказательствами, которые тебе дают твои чувства.

ЛЕЛИЙ. — Какие чувства?

СЦИПИОН. — Когда тебе, быть может, показалось, что ты на кого-нибудь разгневан.

ЛЕЛИЙ. — Да, это бывало чаще, чем я хотел бы.

СЦИПИОН. — Что же, тогда, когда ты в гневе, ты позволяешь этому гневу господствовать над твоей душой?

Нет, клянусь Геркулесом, — сказал Лелий, — но я подражаю знаменитому Архиту Тарентскому, который, приехал в свою усадьбу и найдя, что там все сделано не так, как он велел, сказал управителю: «О несчастный, да я засек бы тебя до смерти, не будь я в гневе»[137].

(60) Превосходно, — сказал Сципион, — итак, Архит, очевидно, по справедливости считал гнев, так сказать, мятежом души, так как он не согласуется с разумом, и хотел успокоить этот гнев мудростью. Прибавь сюда алчность, прибавь жажду власти и славы, прибавь страсти — и ты поймешь, что, если в душах людей будет царский империй, то это будет господство одного начала, то есть мудрости (ведь это лучшая часть души), но что, при господстве мудрости, нет места ни для страстей, ни для гнева, ни для необдуманных поступков.

ЛЕЛИЙ. — Да, это так.

СЦИПИОН. — Значит, ты согласен с тем, чтобы человеческий ум был в таком состоянии?

ЛЕЛИЙ. — Вполне согласен.

СЦИПИОН. — Значит, ты не был бы доволен, если бы, после того, как мудрость была бы изгнана, страсти (а им нет числа) или припадки гнева держали в своей власти все?

ЛЕЛИЙ. — Да, по моему мнению, это было бы величайшим несчастьем и для такой души, и для человека с такой душой.