Диалоги (о государстве, о законах)

конечно, если твои любимые Афины в своей крепости могли навеки сохранить оливу[441], если на Делосе нам еще и теперь показывают ту же высокую и стройную пальму, которую гомеровский Улисс видел там своими глазами, как он говорит[442], и если многое другое, что мы видим во многих местах, благодаря преданию существует дольше, чем это возможно по законам природы. Итак, пусть теперь это и будет тот знаменитый, приносящий желуди дуб, с которого некогда слетел

Бурый, дивный на вид, Юпитером посланный вестник[443]

.

Но когда непогода и время уничтожат его, в этой местности все же останется дуб, который будут называть «Мариевым».

(3) АТТИК. — В этом я и не сомневаюсь, но спрашиваю уже не тебя. Квинт, а самого поэта: твои ли стихи посадили этот дуб или же ты, следуя преданию, только описал то, что произошло с Марием?

МАРК. — Конечно, я отвечу тебе, Аттик, но не раньше, чем ты сам ответишь мне. Правда ли, что Ромул, после своей кончины, бродя невдалеке от места, где теперь стоит твой дом, сказал Прокулу Юлию[444], что он бог, и повелел называть его Квирином и воздвигнуть ему храм на этом месте? И верно ли, что в Афинах, опять-таки невдалеке от твоего прежнего дома, Аквилон похитил Орифию?[445] Так ведь гласит предание.

(4) АТТИК. — К чему ты клонишь, вернее, зачем об этом спрашиваешь?

МАРК. — С единственной целью — чтобы ты не расспрашивал чересчур настойчиво о том, что до нас дошло благодаря преданиям.

АТТИК. — Но ведь в «Марии» многое вызывает вопрос, вымышлено ли оно или действительно произошло, а некоторые люди — так как это относится к недавнему прошлому и к уроженцу Арпина — хотят узнать правду именно от тебя.

МАРК. — Да и я, клянусь Геркулесом, не хочу прослыть лжецом. Однако кое-кто, мой дорогой Тит, поступает неразумно; это те, кто в том вопросе требует истины от меня не как от поэта, а как от свидетеля, и я не сомневаюсь, что эти же люди верят в то, что Нума беседовал с Эгерией[446], а орел надел на Тарквиния головной убор фламина[447].

(5) КВИНТ. — Как я вижу, брат мой, по твоему мнению, в историческом повествовании следует соблюдать одни законы, в поэзии — другие.

МАРК. — Разумеется, Квинт! Ведь в первом все направлено на то, чтобы сообщить правду, во второй большая часть — на то, чтобы доставить людям удовольствие. Впрочем, и Геродот, отец истории, и Феопомп[448] приводят бесчисленное множество сказаний.

(II) АТТИК. — Вот случай, какого я желал; не упущу его.

МАРК. — Какой случай, Тит?

АТТИК. — Тебя уже давно просят, вернее, от тебя требуют исторического повествования; ведь люди думают, что, если таким повествованием займешься ты, то мы также и в этом отношении нисколько не уступим Греции. А дабы ты знал мое личное мнение, я скажу, что это твой долг не только перед теми, кто занимается литературой и получает удовольствие от этого, но также и перед отечеством, чтобы оно, спасенное тобой[449], тобой же было и возвеличено. Ведь в нашей литературе нет исторических повествований, как я и сам знаю, и от тебя весьма часто слыхал. Ты же, конечно, можешь преуспеть в этом, так как (и ты сам склонен так думать) это труд, более всех других подходящий для оратора[450].