Диалоги (о государстве, о законах)

Итак, не ясно ли вам, какое возникает множество вопросов и мнений и как одни из них переплетаются с другими? Более того, я пошел бы дальше, если бы не сдержался.

(XX) КВИНТ. — Куда же? Ведь я, брат мой, охотно пошел бы вместе с тобой к тому же, к чему ты стремишься в своем рассуждении.

МАРК. — К пределу добра. Все имеет в виду эту цель и должно совершаться ради того, чтобы ее достигнуть. Вопрос этот спорный и чреватый разногласиями между ученейшими людьми, но рано или поздно его надо будет разрешить.

(53) АТТИК. — Как же это возможно после смерти Луция Геллия?[516]

МАРК. — Какое отношение имеет это к делу?

АТТИК. — Помнится, я в Афинах слыхал от Федра[517], что твой близкий друг Геллий, когда он после своей претуры прибыл в Грецию в качестве проконсула и находился в Афинах, созвал философов, которые там жили, и настоятельно посоветовал им положить конец разногласиям, бывшим между ними; если, сказал он, они не намерены провести всю свою жизнь в спорах, то достигнуть согласия возможно. При этом он обещал им свое содействие в случае, если они могут придти к какому-нибудь согласию.

МАРК. — Ты шутишь, Помпоний, и многие не раз высмеивали это. Но я действительно хотел бы, чтобы меня сделали арбитром между Старой Академией и Зеноном.

АТТИК. — Каким же образом?

МАРК. — Так как они расходятся в мнениях лишь насчет одного; насчет прочего согласие между ними изумительно.

АТТИК. — Как? Разногласия между ними касаются только одного вопроса?

(54) МАРК. — К делу относится лишь одно: в то время, как Старая Академия признала благом все то, что согласуется с природой и помогает нам в жизни, Зенон признал благом только то, что честно.

АТТИК. — И ты говоришь, что это действительно спор незначительный, а не такой, который касается самого главного?

МАРК. — Ты был бы прав, если бы это были разногласия по существу, а не насчет слов.

(XXI) АТТИК. — Значит, ты согласен с Антиохом[518], моим близким другом (сказать — учителем я не решаюсь), вместе с которым я жил. Ведь он чуть было не похитил меня из садов, дорогих моему сердцу[519], и не привел в Академию, находившуюся от них на расстоянии всего нескольких шагов.

МАРК. — Это был муж глубокого и острого ума, в своей области достигший совершенства. Как ты знаешь, он был моим близким другом; однако, во всем ли я с ним согласен или не во всем, я вскоре решу; но я утверждаю одно: весь этот спор возможно уладить.

(55) АТТИК. — Как же ты представляешь себе это?

МАРК. — Так как, если бы (как сказал Аристон Хиосский[520]) Зенон заявил, что есть единственное благо — то, что честно, и единственное зло — то, что позорно, а все остальное совершенно одинаково, причем вполне безразлично, существует ли оно или не существует, то он сильно разошелся бы в мнениях с Ксенократом, Аристотелем и школой Платона, и разногласие это касалось бы важнейшего вопроса и всего образа жизни. Но когда Зенон теперь говорит, что доблесть, которую Старая Академия объявила высшим благом, есть единственное благо, а бесчестие, которое она считала высшим злом, есть единственное зло; когда он богатства, здоровье, красоту называет «преимуществами», а не благами, бедность же, немощность, боль — «тяготами», а не злом, то он разделяет мнение Ксенократа и Аристотеля, но пользуется другими словами. Но из этого разногласия — не по существу, а насчет слов — и возник спор о границах; в этом споре (коль скоро законы Двенадцати таблиц не признали давности пользования в пределах пяти футов) мы не позволим этому хитроумному человеку пастись на старом владении Академии и, вместо одного арбитра по Мамилиеву закону, мы, трое арбитров на основании законов Двенадцати таблиц, проведем границы[521].

(56) КВИНТ. — Какое же решение мы вынесем?

МАРК. — Мы сочтем нужным разыскать пограничные камни, установленные Сократом, и считаться с ними.

КВИНТ. — Ты, брат мой, теперь весьма удачно пользуешься словами, взятыми из гражданского права и из законов, и я жду от тебя рассуждения именно об этом. Это, конечно, важный вопрос, как я не раз слыхал от тебя самого; несомненно, что жить в согласии с природой — высшее благо; это значит вести жизнь умеренную и согласную с доблестью; но следовать природе и как бы жить по ее закону, то есть (насколько это зависит от человека) не упускать ничего такого, что позволяет достигнуть того, чего требует природа[522], …[Лакуна] В то же время природа хочет, чтобы мы жили как бы по закону доблести. Вот почему я и не знаю, удастся ли когда-нибудь разрешить этот вопрос; в нашей беседе этого, во всяком случае, сделать не удастся, если только мы намерены довести до конца то, что начали.

(XXII, 57) АТТИК. — Лично я весьма охотно согласился бы на это отступление.

КВИНТ. — Это можно будет сделать в другой раз. Теперь рассмотрим то, что мы начали, — тем более, что это разногласие насчет высшего зла и насчет высшего блага не имеет никакого отношения к этому.