Диалоги о математике

У меня была еще одна причина — твердая уверенность в том, что сократовский метод родствен математическому. Моя вера еще более усилилась после недавних фундаментальных исследований Арпада Сабо, проливших совершенно новый свет на происхождение древнегреческой математики.

Первый диалог был опубликован в Венгрии в 1962 году. В 1963 году появился французский перевод в журнале «Les Cahiers Rationalistes». В 1963 году я представил этот диалог в качестве застольной беседы на встрече американских физиков в Эдмонтоне, а английский текст был опубликован в «Canadian Mathematical Bulletin» и в «Physics Today», а затем перепечатан журналом «Simon Stevin». Потом он появился в немецком и португальском переводах.

Теплый прием первого диалога как математиками, так и нематематиками поощрил меня продолжить опыт. Второй диалог впервые был прочитан в Торонтском университете в 1964 году и появился на английском языке в журнале «Ontario Mathematics Gazette» и позднее в «Simon Stevin».

Поскольку в первом диалоге я обсуждал отношение математики к действительности только в общем философском смысле, во втором я хотел более детально обсудить применения математики. Казалось логичным выбрать главным героем подобного диалога Архимеда, так как его имя даже в древности было неразрывно связано с применениями математики. Однако исторические рамки второго диалога не позволили мне сказать об этой спорной теме все, что я хотел.

В результате я почувствовал, что надо писать третий диалог, главный герой которого — Галилей, первый мыслитель нового времени, полностью осознавший центральное значение математических методов в открытии законов природы и распространявший свои убеждения с огромной силой. Второй и третий диалоги дополняют друг друга, а также первый. Они существенно отличаются от первого по форме и стилю. Архимед и Галилей, конечно, не используют метод Сократа: вместо того чтобы подвести своих собеседников к тому, чтобы те угадали их мысли, они высказываются сами. Таким образом, я был вынужден обойтись без главного источника внутреннего напряжения, которое присуще сократовскому диалогу. Я попытался скомпенсировать эту потерю, выбрав решающие исторические ситуации, динамика которых неразрывно связана с проблемами диалогов.

Введение образов Архимеда и Галилея позволило затронуть в диалогах более специальные математические темы, чем в первом, особенно те идеи, которые были высказаны в свое время Архимедом и Галилеем. Я попытался в той или иной форме объединить наиболее значительные их достижения.

В этой связи я должен сказать несколько слов о том, как я поступил с историческими фактами. Во всех трех диалогах я пытался избежать разного рода анахронизмов. Я был очень осторожен, чтобы не приписать своим героям такие знания математики (равно как и других предметов), которыми они не могли обладать в то время. Однако и Архимед и Галилей были пионерами, чьи идеи и образ мышления не только опережали их век, но остаются современными даже при измерении их мерами наших дней, поэтому я не отказался от включения в диалоги всего, что считал важным. Конечно, чтобы избежать анахронизмов, я вынужден был ограничивать себя в основном примерами из элементарной математики. Я смог затронуть математику бесконечно малых величин только в такой мере, в какой это сделали Архимед и Галилей. Последнее вынудило меня избежать примеров, которые могли бы оказаться слишком трудными для нематематиков.

Я не придерживался требований исторической правды так строго, как тогда, когда нужно было описать действительные взгляды и идеи моих героев, я считал себя вправе приписать им взгляды и мысли, которые они могли бы высказать, особенно если они являлись логическим развитием идей, о которых они были хорошо осведомлены. В тех случаях, когда они ошибались, я был вынужден не утаивать фактов. Галилей, например, считал, что планеты движутся по круговым орбитам вокруг Солнца, но не понимал роли гравитации, поэтому соответственно и высказывался по этим вопросам. Однако я считал допустимыми смелые предположения, например то, что Архимед дошел до некоторых идей современной кибернетики и создал машину для отсеивания простых чисел[8]. Я не могу подтвердить подобные предположения какими-либо документами и, конечно, не считаю их хорошо известными; единственное, что я утверждаю, это их достаточную правдоподобность. Мы не в силах ни опровергнуть эти предположения, ни доказать их. Я думал, что «поэтическая свобода» дает мне право использовать такие гипотезы.