Диалоги об Атлантиде

Ник. Ты, кажется, не знаешь, что кто слишком близко подходит к Сократу со своим словом, как с родиною, и вступает с ним в разговор; тот, с чего бы ни начал разговаривать, не перестанет спутываться собственною речью, пока не впадет в необходимость дать отчет, как он живет теперь и как жил прежде; а когда впадет, – Сократ дотоле не отпустит его, пока не вымучит всех подробностей. Напротив, я привык к нему и знаю, что надобно будет испытать это, – знаю, что испытать тоже придется и мне: однако ж всё-таки рад встречаться с ним и не нахожу никакого зла в припоминании того, что мы сделали, или делаем нехорошо; даже уверен, что кто не будет избегать этого, тот необходимо позаботится о последующей жизни, или, по словам Солона[302]

, захочет и сочтет нужным учиться, как жить, а не будет думать, что старость сама придет к нему с умом. Итак, мне не непривычно и не неприятно подвергнуться испытанию со стороны Сократа; я давно заметил, что в его присутствии речь будет у нас не о детях, а о нас самих. Еще повторяю, что мне ничто не мешает беседовать с Сократом, как ему угодно; но смотри, что думает об этом Лахес.

Лах. Моя мысль о беседе проста, Никиас, или, если угодно, и не проста, а двояка. Я могу иному показаться любителем и вместе ненавистником бесед. Когда я слушаю речь о добродетели, или о какой-нибудь мудрости, от такого человека, который действительно стоит своей речи; тогда бываю весьма рад говорящему и его слову, так как между ими есть соответствие и гармония: такой человек кажется мне в самом деле музыкантом, проявляющим прекраснейшую гармонию не на лире, не на музыкальных инструментах, а в жизни, в которой у него слова созвучны с делами – не ионически, не фригийски и не лидийски, а прямо дорически, то есть выражают единственную эллинскую гармонию[303]

. Разговор такого человека доставляет мне отраду, и я тогда кажусь любителем бесед, я с жадностью принимаю, что говорится. Но кто делает противное тому, тот, как хорошо ни говори, – огорчает меня и заставляет ненавидеть беседу. Сократ, по своим разговорам, мне конечно неизвестен; однако ж некогда я, как следовало, испытал самые дела его и из них узнал, что он стоит прекрасных речей и может смело говорить их. Если же он таков, то я буду беседовать с ним, весьма охотно подвергнусь его испытанию, не поскучаю уроком, соглашаюсь и с Солоном, но к его словам прибавляю только одно: хочу учиться до старости не иначе, как у добрых. Признайтесь: надобно предположить отличного учителя, чтоб, учась без удовольствия, не показаться ему неучем. А что наставник молод, не пользуется известностью и тому подобное, об этом я не забочусь. Итак, объявляю тебе, Сократ: учи и обличай меня, в чем хочешь; готов учиться даже тому, что уже знаю. Я расположен к тебе с того дня, в который ты разделял со мною опасности и показал опыт добродетели, свойственный только тому, кто истинно хочет показать его. Говори же, что тебе любо, не обращая внимания на наш возраст.

Сокр. Так видно, мы уже не будем обвинять вас за неготовность подавать советы и исследывать.

Лиз.

Но ведь это наше дело, Сократ; потому что я почитаю тебя одним из своих. Смотри же и вместо меня, о чем мы, ради юношей, должны спрашивать их, и советуйся с ними посредством разговора. Я, по своей старости, уже многое и забываю, что думал было сказать и что недавно слышал; а если к тому еще входят и другие речи, то совсем не припоминаю. Итак, говорите и рассматривайте предмет сами между собою; а я буду слушать и, выслушавши, мы с Мелисиасом сделаем то, что вам понравится.

Сокр. Надобно послушаться Лизимаха и Мелисиаса, Никиас и Лахес. Может быть, нам в самом деле не худо испытать самих себя в том, что мы предпринимали исследовать теперь же, то есть какие учители были у нас по рассматриваемой науке и кого сделали мы лучшим. Но это исследование поведет нас, думаю, к тому же, – пойдет то есть едва ли не к началу дела: ведь если мы знаем, что принадлежащая кому-нибудь вещь улучшает того, кому принадлежит, и если, сверх того, может сделать, чтобы она ему принадлежала, то, конечно, знаем и предмет своего совещания, то есть кому и как легче и успешнее приобресть ее. Впрочем, может быть, вы не понимаете, что я говорю? так вот как скорее поймете. Если мы знаем, что зрение, принадлежа глазам, улучшает то, чему принадлежит, и сверх того умеем сделать, чтобы оно глазам принадлежало; то конечно, знаем и самое зрение, что такое оно, как предмет нашего совещания, и как легче и успешнее приобресть его: а когда не знаем, что зрение, что слух, – едва ли можем быть советниками, стоящими слова, и врачами глаз и ушей, – едва ли скажем, как лучше приобрести слух и зрение.

Лах.

Ты правду говоришь, Сократ.

Сокр. Не за тем ли, Лахес, эти люди ныне призвали нас, чтобы мы подали совет: каким образом душам их сыновей сообщить добродетель и чрез то сделать их лучшими?

Лах. Конечно.

Сокр. Так наперед не нужно ли знать, что такое добродетель? ибо вовсе не зная, что она, можно ли нам советоваться, как лучше приобресть ее?