Диалоги с Евгением Евтушенко

Евтушенко: Он слушал мои стихи тогда. Конечно, Сэндберг не знал русского языка, ему переводили по строчке. Это было стихотворение, написанное под мартыновским влиянием: «Окно выходит в белые деревья. / Профессор долго смотрит на деревья…» Ему безумно это понравилось.

И вы не представляете, какие дружбы у меня появились уже потом в Америке! С Гаррисоном Солсбери – он столько моих стихов напечатал в «New York Times», когда был заместителем редактора… С Уильямом Стайроном… Мне когда-то Пабло Неруда сказал: ты можешь почувствовать страну своей только тогда, когда много твоих личных друзей похоронено в ней. И у меня очень много близких друзей похоронено здесь, и не только писателей. Альберт Тодд был одним из лучших моих друзей, самых ближайших, он крестный отец моего сына Жени. Это не важно, что он был разведчиком когда-то, хотя и говорят, что разведчиками не перестают быть. Это не имеет значения. Потому что во время холодной войны разведчики были не из ЦРУ, а из National Defence[105].

Волков: Да все говорят ЦРУ, ЦРУ. ЦРУ – это только одно из восемнадцати, по-моему, американских разведывательных ведомств!

Евтушенко: И эти люди были брошены на изучение русской культуры. Но, входя в русскую культуру, они начинали ее любить. Любить!

Волков: Я тоже с этим сталкивался здесь.

Евтушенко: Эти люди ее любили по-настоящему. Тот же Джеймс Биллингтон, мой старый друг, мы с ним сорок пять лет уже друзья. И для меня поэтому страна эта, которую я объехал всю – я был во всех штатах, выступал в Мadison Square Garden, где ни один поэт не выступал, – для меня эта страна близкая. Поверьте, мне никто не назначал этой миссии – сблизить русский и американский народы, я ее самоназначил – сам себе. По своим же стихам, между прочим. Ведь я выполнял то, что в своих стихах писал…

Национальный вопрос

Волков: Вас не только в «гангнусы» с маленькой буквы и во множественном числе записывают, но еще и в «гангнусы и гурвицы»…

Евтушенко: Потому что Гангнус и Гурвиц были соавторами учебника по тригонометрии. Общество «Память» выпустило даже листовку: «И когда эти гангнусы-гурвицы притворяются русскими поэтами…» и т. д. И в Израиле, между прочим, искали у меня еврейскую кровь, но как-то не получилось у них. Нашли только, что жена моего дяди была субботницей[106] – тетя Женя. Замечательная, кстати, женщина.

Я получил воспитание на станции Зима – у нас даже не заходило вопроса о национальностях. Чтоб кто-то в нашей семье хоть когда-нибудь оскорбил человека другой национальности?! Это было непредставимо! Там ссыльные были совершенно разных национальностей, и все они жили дружно, помогали друг другу. У них были общие враги – а ничто так не сближает, как общая беда. Я уже говорил, что впервые слово «жид» услышал в Москве, поэтому у меня всегда было какое-то брезгливое отвращение к агрессивным националистам. Я считаю, это просто больные люди.

Волков: Сегодня это опять острая проблема: национальность, национальная принадлежность. И главное, даже на моей памяти было, когда решили: всё, кончено, это осталось позади. Помните про новую общность? Мы все – советские люди. И вдруг всё вернулось с такой страшной силой… Сейчас, по-моему, уже никто не возьмется предсказать, что в обозримом будущем национальная проблема растворится.

Евтушенко: Сейчас нет борьбы идеологий, сейчас ее заменила борьба национализмов, трайбализмов. Смотрите, что в азиатских республиках происходит – бог знает что! Режут друг друга только по принадлежности к тому или иному клану. По маленьким, так сказать, различиям.

Вы помните, конечно, фильм «Цирк», который и вы, и я смотрели в детстве, сцену, когда передавали негритенка из рук в руки, укачивая его?

Волков: Джим Паттерсон.

Евтушенко: Совершенно верно. Так вот Джим Паттерсон никогда не был сильным поэтом, но парень он был симпатичный, и никто его в Советском Союзе никогда не обижал.

Волков: Хоть он и был чернокожий.

Евтушенко: Вы знаете, что он уехал в Америку? (В 1994 году. – Ред.) Потому что его стали оскорблять на каждом шагу. Я однажды в Ленинграде выступал. В Петербурге. И сказал: позор, до чего у нас дело докатилось – такой антиинтернационализм! Что, если бы Александр Сергеевич Пушкин воскрес и пошел бы из своего музея на Мойке прогуляться? Его бы встретили и, видя, что у него кожа потемнее, могли бы угробить заточками! Ну вдумайтесь в это!

Безусловно, русский народ сыграл огромную роль в победе, в Великой Отечественной войне. Но и весь советский народ тоже!