Диалоги с Евгением Евтушенко

Но там подлянка была… Американцы должны были выкупить права у итальянцев, итальянцы попросили вернуть им деньги, которые они мне заплатили, больше ничего. Но итальянцы – это люди с рынка Порта-Портезе. Они накинули немножко, чуть-чуть, они всегда так делают. А их итальянский агент залупился, запросил слишком высокую цену, да еще и наврал. Потому что у него другой был заказ, от другой кинокомпании, и они хотели перехватить Кирка на свой фильм. И как раз когда они стали снимать, Кирк попал в вертолетную аварию. Выжил чудом совершенно и уже, конечно, не мог сыграть д’Артаньяна. И всё наше дело было завалено.

У меня был точно такой же случай здесь, в Америке, с гениальным молодым пианистом. Я дирижеру Курту Мазуру, который тогда руководил Нью-Йоркским филармоническим оркестром, сказал: «Есть такой гениальный пианист, а может быть, и композитор даже». Его звали Брайан Хаас, он всякие шоу со мной устраивал. И с Мазуром я договорился, что он прослушает Брайана и точно даст ответ. Мазур сказал, что хотел бы открыть какого-нибудь нового пианиста, совсем молодого. Брайан год целый ждал, но ответа не было. А потом Курт уехал из Нью-Йорка, я его встретил в Лейпциге, и он говорит: «А мне никто ничего не передавал…» И потом я разговаривал с помощницей Мазура в Нью-Йорке, и она сказала: «Вы знаете, мы оберегаем наших боссов. Мы выбираем, что им предлагать». Я ей: «Так была же договоренность с Куртом?!» А она: «Ну и что? Это большие дети, это мы им выбираем…»

Волков: Да, так и делаются дела. Знакомая картина…

Евтушенко: Так и с моими тремя мушкетерами было. Увели! А потом выпустили свой фильм. Не украли, это не плагиат, совсем другой сценарий, поставили приличный фильм «Человек в железной маске». Хотя у меня совершенно другое было: настоящее кино. Сам Леонард Бернстайн врубился и хотел написать музыку, но умер. Он сказал, что это великий замысел. «Это, – говорит, – будет посильнее „Отверженных“[123]». Но не получилось, что делать…

Евтушенковская рифма

Евтушенко: У меня были хорошие рифмы, никто с такими рифмами не работал. У меня «лица – листья» рифмовались, «с неба – снега». Никто не рифмовал так. Это потом стало уже расхожей монетой, а тогда этого никто не делал. И Белла это потом усвоила. Первая!

Волков: Этот вопрос как-то обходится элегантно, а раннее творчество Ахмадулиной, по-моему, связано очень сильно с тем, что писали вы в то время.

Евтушенко: Естественно. Ну, не только у нее. Ассонансная рифмовка существовала в русском языке давно – это первая рифмовка была. Пушкин это услышал: «Возьми себе шубу, / Да не было б шуму». Он взял это из фольклора. Так Блок зарифмовал «ветер» и «вечер». Но это еще делалось редко. Такие рифмы, как «немо – небо», скажем, «с неба – снега», – это я придумал. Это очень просто казалось, а потом пошло уже и посложнее:

Я была у Оки,
Ела я-бо-ло-ки.

Дальше – больше, высший пилотаж! В то время еще много попадалось усеченных рифм, в двадцатых годах они были довольно-таки часты. Ну, например, «велит» и «корабли» – правда, это плохая усеченная рифма. Она не привилась. Я первый почувствовал, что время усеченной рифмы прошло. Она может применяться с ударением на последнем слоге и если повторяется много других букв, скажем, «примотав» и «прямота». Вот тогда это хорошо. Или если всё вокруг очень точно и только одна неточнинка есть. А в ассонансах люди, даже не понимающие, инстинктивно слышат что-то освежающее. И поэтому все это замечали. Мои стихи были сначала именно этим заметны, только одним – рифмами. Сначала у меня вырвались вперед рифмы, а потом уже пошли содержательные стихи:

Мне мало всех щедростей мира.
Мне мало и ночи и дня.
Меня ненасытность вскормила
И жажда вспоила меня.

Это 1951 год, кажется. Это уже строчки, это не просто рифмы. Тут уже плотность стиха сама работает. И Окуджава, и Высоцкий – я с ними боролся, – ну, дружески боролся, пытался объяснить им это. Окуджава с моей подачи очень много исправил рифм. У него было, например: «Полночный троллейбус по улицам мчит, <…> чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи, / крушенье, / крушенье». Я ему сказал: «Поставь мчи, отрежь „т“». Потому что это усеченная рифма, которая устарела. И у Высоцкого то же. Они очень много исправили рифм.

Волков: По вашему совету?

Евтушенко: Да, точно. Потому что я уловил, что это закон, который… как бы это сказать… русское ухо замечательно воспринимало. Это всё от фольклора. А фольклор – это же выверено веками. Смотрите, какие рифмы, например, есть в фольклоре:

Мою голову открытую
Остудит ветерок,
А мою любовь забытую
Осудит весь народ.