Дьявол

— С вашего позволения, государь, все говорит против моего участия в этом свидании, а потому я был бы вам очень благодарен за ваше скорейшее решение, тем более, что я намеревался просить отпустить меня уже этой ночью в мою ставку.

Людовик повысил слегка голос:

— Вам придется потерпеть до завтрашнего утра, коннетабль.

Тем временем шествие достигло ратуши; факелоносцы осветили ее портал и часть тяжеловесного готического фасада. Отряд остановился; король, не дожидаясь помощи Оливера, быстро соскочил с коня. Он отпустил почетный конвой горожан, Бурбона, Сен-Поля и Балю и в сопровождении Оливера, Тристана и Жана де Бона проследовал за городским камерарием в предназначенные для него парадные покои. Он приказал подать для себя и для трех своих приближенных холодную закуску, намереваясь вскоре отправиться на покой; теперь он больше не скрывал своего явного раздражения.

Остальные тоже были серьезны: Тристан — потому что обладал профессиональным нюхом по части преступных сюрпризов, Бон — из-за плохого настроения, Неккер — благодаря неожиданному страху перед собственным своим деянием и перед самим собою. С какою-то внезапною беспомощностью, нет, с чувством вновь вспыхнувшей внезапной любви к королю и к каждой морщинке его некрасивого лица, с чувством своей принадлежности этому человеку страшился он той лавины, которую сам привел в движение; страшился он самого себя.

«Ну, так скажи сейчас же, — понукал он себя. — Сейчас же! Ведь есть еще время! Смирись, потому что ты уже хотел смириться, допуская для короля нечто вроде смягчающих обстоятельств; признай, что он сильнее тебя, что от него ты не уйдешь. А если у него твоя душа, то почему же не может он обладать также и Анной? Скажи! Скажи! Скажи!»

Но губы его сжались так, что побелели. И он увидел тяжелый взор короля, направленный на него, всепроникающий, всеведущий взор…

— Ты стал что-то молчалив, Оливер, — медленно сказал Людовик. Затем он оглядел двух других. — Черт возьми, куманьки, что вас так удручает?

— Перонна, — сказал Жан де Бон, как бы отвечая за всех.

— Пресвятая дева, — засмеялся король, — это имя прозвучало у тебя похоронным звоном.

— Государь! — воскликнул Оливер, глядя на него пристально и смущенно, однако больше он ничего не сказал. Людовик с серьезным видом поднял брови, спросил громко и строго:

— Что советует Ле Мовэ? Ведь у него имеется добрый совет для меня: у него или у его лошади.

Оливер собрался с духом.

— Коннетабль должен остаться в вашей свите, государь, — сказал он решительно.

— Это мне сообщила уже твоя лошадь, — сказал Людовик с легкой иронией. — Ну, а теперь объясни-ка ты мне причины.

— Причины две, — отвечал Оливер; — первая это то, что его весьма ожидают в Перонне, как показателя мирных намерений вашего величества; впрочем, это менее важная причина. Вторая, и притом важнейшая, это то, что коннетабль явно не желает ехать.

Король взглянул на мейстера удивленно и недоверчиво.

— Оливер, — сказал он, — тут есть противоречие: ты знаешь, что бургундский герцог ждет и охотно увидит у себя Сен-Поля; если даже сам Сен-Поль этого и не знает, то все равно его нежелание ехать нельзя считать главнейшей причиной.

— А почему бы и нет? С вашего позволения, государь! — вежливо ввернул тут Тристан. — Ведь коннетабль противится, конечно, не тому, чтобы быть эмблемой мира, он противится из страха, что при известном обороте дел он может оказаться великолепным заложником.

— Хо, хо, кум палач, — сердито воскликнул Людовик, — ты тоже начинаешь каркать? Ну, а что ты прибавишь к его словам, Оливер?

— Господин Тристан очень умный человек, — отвечал серьезным тоном мейстер, — и это хорошо, что у него хватает смелости обратить внимание вашего величества на то, что при политических комбинациях всегда можно получить удар рикошетом! — Тут он понизил голос и заговорил как бы с усилием:

— Возможно, что Сен-Поль знает более конкретные причины для своих опасений… надо иметь это в виду и с этим считаться…

— Ну, а Балю, — перебил король и зорко посмотрел на Оливера. — Он-то, что же? Тоже ошибается?

Оливер ответил с некоторым колебанием.

— Кардинал только человек, да к тому же находится под влиянием предвзятого взгляда.

— А ты, Оливер? Твои прежние сообщения звучали иначе.

Несколько секунд царило молчание. Потом Неккер ответил очень тихо:

— Простите меня, государь, но ведь и некоторые ваши слова, обращенные ко мне, тоже звучали прежде иначе. Ведь все мы люди и можем ошибаться.

Людовик задумался, глядя перед собою. Потом прекрасная, чистая улыбка скользнула по его устам.

— Конечно, мой друг, — сказал он вдруг добрым голосом, — а потому никогда не будем необдуманно произносить свои приговоры, а тем более воображать, что мы знаем друг друга до конца. Ведь это повторение, Оливер, не правда ли? И оно звучит так же, как и в первый раз, ибо я пока не сознаю за собой никакой ошибки.

Он опять повернулся к мейстеру.

— Да, Оливер, и никакой вины, а она иногда родственна ошибке. Больше мне нечего говорить, мой друг, но у тебя, по-видимому, есть что сказать?