Дьявол и Дэниэл Уэбстер

– Ясно, – сказал Джон Блэгден. – И кстати, когда будете резать?

– Зависит от Эбботта, – ответил Пит Деннис, все так же отвернув отяжелевшее лицо. – Но не волнуйся. Мы тебя не торопим.

– Вот и хорошо, – и Джон Блэгден почти затараторил: – Слушай, Пит, ты же знаешь, я верю каждому твоему слову. Но ты должен дать мне немного времени, только и всего. То есть это же разумно – принять меры предосторожности. К примеру, я не менял завещания с тех пор, как родился Билл. А в штате Нью-Йорк так не годится. Завтра же свяжусь с Джимми Уильямсом и все улажу.

– Ну-у… – протянул Пит Деннис, – если от этого тебе станет легче…

– Конечно, станет, – заверил Джон Блэгден. – Вот это я и называю разумными мерами предосторожности. Я занялся бы ими, даже если бы мне должны были вырезать аппендикс. Мне следовало обо всем подумать заранее. – Он тяжело вздохнул. – Каковы шансы, Пит? Я давно тебя знаю, ответь честно.

Пит Деннис резко отмахнулся.

– Слушай, Джек, шансы есть при любой операции. В том числе при удалении зуба. Но…

– Спасибо, – перебил Джон Блэгден. – Вот это я и хотел знать.

– Не глупи.

– Даже не думал. В конце концов, это я уже проходил. Когда приедет Эбботт?

– В десять, в половине одиннадцатого – как только закончится совещание. – В голосе Пита Денниса послышалось облегчение. Он улыбнулся приятной некрасивой улыбкой. – Я буду с ним. Может, он и задержится, но в своем деле он мастер. А потом, когда он закончит, мы сможем обсудить все как следует. – Он поднялся. – Фрэнсис передает привет. Она уже приезжала навестить тебя, но у нее простуда. И, Джек, это всего лишь небольшая заминка. Так тебе и следует считать. Не хочу, чтобы ты думал иначе.

– Договорились, – сказал Джон Блэгден и проводил взглядом широкие плечи, исчезающие за дверью. Старина Пит. Они встретились впервые двадцать лет назад. Они пили пиво у Джерри с человеком, который умер, человеком, который ничего не добился, и профессором Уилсоном по прозвищу «Крюки», вокруг которого потом разгорелся скандал. А сейчас Пит – первоклассный врач, а сам он – известный писатель. Но у врача преимущество перед писателем – он ближе к телу. Если Пит сказал, что операция пройдет успешно, она пройдет успешно.

Ему принесли поднос, и он поел, стараясь не подпускать к себе нечто. Когда поднос унесли и он перешучивался с сестрой, нечто вернулось так, что его уже было невозможно отрицать, – усвоенное, машинальное знание. Дело писателя – смотреть и слушать, отмечать выражения, интонации, записывать их на восковой пластинке мозга. И поэтому он видел и слышал. Пит был отменно хорош в своем деле, но он понял, что его случай тревожит Пита. И он лежал тихо, принимая эти мысли под звуки двух радиоприемников.

Врачи не виноваты, что в больнице тонкие стены – они этого не хотели, но больницу проектировал архитектор. Врачи не виноваты, что его организму понадобилась еще одна операция. И никто не виноват. Это просто случилось, и оно было, как осколок льда.

Это случилось с мистером Шервудом дальше по коридору, это медленно происходило по соседству, за дверью с табличкой «Посещений нет». Мистер Шервуд умирал два дня и довольно шумно. Бывали времена, когда его слышали все, даже при закрытых дверях. Он звал свою мать, словно умирающий во второсортном романе; он старательно и громко разъяснял бесконечные подробности сделки, в которой его, похоже, обманули два брата по фамилии Первис. Даже написанная спросонья сцена смерти и то была бы лучше, настолько все это было скверно построено и банально, но в конце концов мистер Шервуд умер, и «Посещений нет» в итоге умрет. Так что вот так.

Сейчас стоило бы почитать, но у него не было настроения. Если бы прошлым летом он не ленился, теперь две трети романа было бы уже готово. А если бы не приходилось отвлекаться на Ма Хаджинс, то законченный роман был бы уже на стадии корректуры в гранках. Тем лучше. Не умирать же, не закончив действительно хорошую книгу, что бы там кто ни говорил.

Он включил радио – станция не имела значения. Из шумов и потрескивания возник внезапно и властно оживленный, ласковый голос, даря покой и утешение всему человечеству: «И на следующей неделе, в этот же самый час, мы надеемся, что все вы снова будете нашими гостями на ужине у тетушки Мэнди, возвращающем нам блеск и очарование давних плантаторских времен. А пока спасибо вам, Кей Кибби и ваши “Играющие на джагах из Джагтауна”, особая благодарность вам, Дорис Делаван – за незабвенную свежесть, приданную прекрасным песням Стивена Фостера. Тетушка Мэнди и “Плантейшн Порк Продактс” желают всем вам спокойной ночи и улыбок!»

Голос помедлил на последних словах – нежно, значительно, сожалея о предстоящем уходе. Ударил гонг. «Сейчас восемь тридцать вечера по «Хокаю» – Х-О-К-А-Ю – хронометру нации», – многозначительно изрек другой голос. Джон Блэгден выключил радио.

Да, задумался он. Восемь тридцать вечера. Дети готовятся ко сну. Он обнаружил, что ладони взмокли. Лучше остановиться. Но включать радио снова бесполезно.