Дьявол носит «Прада»

— Будьте добры, ванильный капуччино, — попросила я незнакомого бармена из кафе «Старбакс», что на Пятьдесят седьмой улице. Прошло уже пять месяцев с тех пор, как я была здесь последний раз — балансировала с подносом, заставленным чашками, заваленным снедью, и спешила предстать пред очи Миранды прежде, чем у нее лопнет терпение и она меня уволит. Каждый раз, как я об этом думала, я приходила к одному и тому же выводу, намного приятнее быть уволенной за то, что ты послала хозяйку к черту, чем за то, что ты принесла два пакетика сахарозаменителя вместо двух кусочков нерафинированного сахара. Результат такой же, но зато игра стоила свеч.

Кто бы мог подумать, что в кафе «Старбакс» так часто меняются продавцы? За прилавком не было ни одного знакомого лица, мне даже показалось, что прошло намного больше, чем пять месяцев. Я одернула свои черные брючки — хорошего покроя, хоть и не от известного дизайнера — и специально проверила, не забрызгала ли я брючины уличной грязью. Я знала целую редакцию лучших в мире специалистов по гламуру, которые возмутились бы и постарались меня в этом разубедить, но мне все равно казалось, что сейчас, отправляясь на второе в моей жизни собеседование, я выгляжу чертовски здорово. И дело было не только в том, что теперь я уже знала, что костюмы в редакциях никто не носит; неизвестно почему (думаю, просто потому, что я надышалась тамошнего особенного воздуха), но год, проведенный в мире высокой моды, запечатлелся в подкорковых дебрях моего мозга.

Кофе был такой горячий — чуть ли не обжигающий, но и это было хорошо в зябкий, промозглый день, когда за окном сгущались серенькие сумерки, а прохудившееся небо сеяло на город не то снежную крупу, не то изморось. Обычно такие дни действуют на меня угнетающе, а это был чуть ли не самый унылый день и без того самого унылого в году месяца (февраля); в дни, подобные этому, даже оптимисты с головой залезают под одеяло, а пессимисты бывают уверены, что без упаковки антидепрессантов им этот день не пережить. Но кафе было залито мягким светом, и народу было как раз в меру, и я уютно устроилась в большом зеленом кресле и постаралась не думать о том, кто обтирался о его спинку своими немытыми волосами.

За эти три месяца Лоретта стала моей наставницей, моей героиней, моей спасительницей. Со времени нашего первого знакомства я не видела от нее ничего, кроме добра. Еще когда я впервые вошла в ее просторный, шумный кабинет и поняла, что она — надо же! — настоящая толстушка, у меня появилось необъяснимое чувство, что она мне непременно понравится. Она усадила меня и прочитала все, что я состряпала за неделю: пародийные очерки о модных показах, изящные зарисовки на тему «каково быть секретаршей знаменитости» и жалостный рассказ (на него я возлагала особые надежды) о том, как тяжело и больно расставаться с человеком, с которым ты провела три года, которого любишь, но с которым не можешь быть вместе. Все получалось как в слащавом бульварном романе, но мы с Лореттой действительно великолепно поладили, поделились своими кошмарами времен «Подиума» (я их все еще видела чуть ли не каждую ночь; последний был какой-то особенно дикий: будто в Париже вооруженный патруль блюстителей этикета пристрелил моих родителей за то, что они носили на улице шорты, а Миранда каким-то образом меня после этого удочерила); и очень скоро мы с ней пришли к выводу, что пережили одно и то же, только с разницей в семь лет.

С тех пор как меня осенила блестящая идея — сдать все мои «подиумные» тряпки в комиссионку на Мэдисон-авеню, — я стала состоятельной женщиной и могла позволить себе не гнаться за гонорарами, а к предложениям подходить разборчиво. Я все ждала, что Эмили или Джоселин позвонят и скажут, что послали курьера забрать одежду, но никто так и не позвонил. Так что все досталось мне. Почти всю одежду я упаковала, только отложила платье-кимоно от Дианы фон Фюрстенберг. Эмили разобрала содержимое ящиков моего стола и все переслала мне, а я случайно наткнулась на письмо Аниты Альварес — то самое, где она так восхищалась «Подиумом». Я давно хотела отправить ей что-нибудь стоящее, но все не было времени. Я завернула яркое кимоно в шелковистую бумагу, добавила пару босоножек от Маноло и черкнула записочку от имени Миранды — честно говоря, меня вовсе не радовало, что я все еще не разучилась подделывать ее подпись. Для выпускного поздновато, думала я, но пусть девочка узнает, как приятно держать в руках по-настоящему красивую вещь. И главное, пусть знает, что о ней думают, заботятся. Я отправила посылку, когда приезжала в Нью-Йорк, так что она не могла заподозрить, что это подарок не от «Подиума».