Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса

Однако Эмелина, казалось, была очарована тем, что сделал Холмс. Доктор Сигранд должен был быть абсолютно холодным и бесчувственным человеком, чтобы не понять ее сентиментального, наивного восхищения. Позднее он, без сомнения, жалел, что не поговорил с ней тогда более откровенно и не прислушался к шепоту, звучавшему в его голове и предупреждающему, что неправильность этой постройки и несоответствие между ее истинным видом и тем, как Эмелина видит ее, уже говорит о многом. Но ведь Эмелина была влюблена. А он был не в том положении, чтобы наносить ей сердечные раны. Она была молодой и охваченной восторгом, ее радость действовала заразительно, особенно на доктора Сигранда, стоматолога, который изо дня в день видел так мало радости – ведь часто он своими действиями вызывал слезы даже у взрослых мужчин, не раз доказавших свою храбрость.

Вскоре после визита супругов Сиграндов Холмс сделал Эмелине предложение, которое она приняла. Он обещал ей медовый месяц в Европе, во время которого они нанесут визит его отцу, лорду.

День Посвящения

Зубы Олмстеда нестерпимо болели, в ушах стоял страшный шум, спать он не мог, хотя первые месяцы 1892 года работал с таким напряжением, которое вряд ли выдержал бы и человек втрое моложе его. Он мотался на ночных поездах между Чикаго, Эшвиллом, Ноксвиллом, Луисвиллом и Рочестером, и боль в ноге еще больше ухудшала его самочувствие. В Чикаго, несмотря на непрестанные усилия его молодого представителя Гарри Кодмэна, работы сильно отставали от графика, и задач, которые необходимо было решить, с каждым днем становилось все больше. Первый важный этап – Посвящение, – назначенный на 21 октября 1892 года, казался угрожающе близким и был бы еще более угрожающим, если бы руководство не перенесло первоначально назначенную дату, 12 октября, для того, чтобы дать возможность Нью-Йорку провести у себя празднование в честь Колумба. Помня о потоках клеветы, которые Нью-Йорк прежде изливал на Чикаго, такая отсрочка выглядела явным актом оказания поразительной милости.

Задержка строительных работ на всех отведенных земельных участках особенно тревожила Олмстеда. Когда отставали подрядчики, выполнение работ под его началом тоже задерживалось. Помимо этого, страдали и уже завершенные ландшафтные работы. Рабочие затаптывали его насаждения и разрушали его дороги. Именно это как раз и происходило со зданием правительства Соединенных Штатов. «Повсюду вокруг него, – докладывал Рудольф Ульрик, его представитель, наблюдавший за выполнением ландшафтных работ, – необходимые материалы разного рода и назначения были свалены в кучи и раскиданы в таком беспорядке, что только постоянное и настойчивое давление на ответственных исполнителей строительных работ помогло обеспечить некоторое продвижение строительства, да и то лишь в самом начале; а затем, даже если положительная динамика строительства сохранялась, усилий к тому, чтобы сделать ее постоянной, практически не прилагалось. То, что было завершено сегодня, разрушалось завтра».

Задержки и порча того, что уже было сделано, злили Олмстеда, но были и другие дела, которые буквально приводили его в уныние. Ему казалось невероятным, что после его резкого протеста Бернэм все еще рассматривает возможность использования судов на паровой тяге в качестве приемлемого варианта перевозки посетителей выставки. И никто, казалось ему, не разделял его твердой убежденности в том, что Лесистый остров должен оставаться свободным от каких-либо строений.

Остров постоянно подвергался атакам, вызывающим у Олмстеда злобу, поскольку все намерения клиентов сводились к одному – к изменению разработанного им ландшафта. Всем хотелось отхватить для себя кусок острова. Первым изъявил подобное желание Теодор Томас, дирижер Чикагского симфонического оркестра, который разглядел в острове идеальное место, причем единственное место, подходящее для музыкального зала, достойного Всемирной выставки. Олмстед на это не пошел. Следующим был Теодор Рузвельт, глава Комиссии по гражданской службе Соединенных Штатов [139], и к тому же пробивной, как танк. Остров, упорно настаивал он, является самым подходящим местом для размещения охотничьего лагеря, как выставочного экспоната его клуба «Бун и Крокетт» [140]. Неудивительно, особенно если принять во внимание связи и влияние Рузвельта в Вашингтоне, что политики из состава Национальной комиссии выставки горячо одобрили этот план. Бернэм, отчасти ради того, чтобы сохранить мир, также уговаривал Олмстеда согласиться с ним. «Вы же не будете возражать, если он разместится на северной оконечности острова и будет больше чем наполовину скрыт за деревьями? Он сойдет за выставочный экспонат, к тому же его смогут увидеть только те, кто будет на острове, а с берега он будет невидим».