Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков

Да. Но прекрасен тоже.
То было утром рано, на заре.
Сквозь сон я слышу — арфа зазвучала,
Как звон пчелы; потом властней, властней.
Мелодия росла и разрасталась,
Она лилась, как льет из раны кровь.
Три ноты в ней победно повторялись,
То затихали, то звенели вновь.
И было мне так сладостно — до боли.
И плакать мне хотелось, и стонать.
Полуоткрыв тяжелые ресницы,
Сквозь дымку сна я видела его.
Он близко был, там, на краю постели,
И он играл на арфе золотой.

Эдгар

Но кто же он?

Агнеса

Я не скажу… мне страшно.

И, по-видимому, попытку найти смысл и текст для этой таинственной песни падшего духа, не забывшего «блаженства бессмертных духов под кущами райских садов»^{363} (Лермонтов), являет также известный «Триолет» Мирры Лохвицкой:

В моем аккорде три струны,
Но всех больней звучит вторая:
Тоской нездешней стороны.
В моем аккорде три струны.
В них — детства розовые сны,
В них — вздох потерянного рая.
В моем аккорде три струны,
Но всех больней звучит вторая.

На портале церкви д’Аурау в Лионе Сатана подыгрывает на старинной виоле пляске Иродиады, выпрашивающей головы Ионна Крестителя (Аубер). Жаль, что Рихард Штраус, сочиняя свою удивительную Саломею, не знал об этом удивительном мотиве средневекового художника. Ведьмы, воздавая Сатане поклонение, опускались на колени пред ним или за ним и, в соответствии тому, прикладывались, лобызая, либо к его гениталиям, либо к заду, реже к каким-либо иным частям тела. Затем они исповедовались Сатане, сообщая ему о злодействах, совершенных ими в честь его со времени последнего сборища. Сатана слушал, хвалил или порицал, и тех, которые оказывались ленивыми на зло либо неаккуратно являлись на сборища, наказывал побоями либо крупною пенею. Принимал новеньких, перекрещивал их во имя свое и, как некий катехизатор, поучал их и вводил в свою веру. Младшие черти, окружая своего повелителя, вместе с ведьмами проделывали ряд церемоний, существо которых сводилось к пародии церковных таинств и обрядов, поруганию Святых Даров и тому подобным кощунствам. Вместо святой воды сатанослужители кропили присутствующих черною вонючею жидкостью. Собрание освещалось особого рода свечами, подсвечниками для которых служили зады ведьм, поставленных на четвереньки. Угощение на пиру состояло, по одним показаниям, из тонких и вкусных кушаний, по другим — ели мерзости, достойные адской кухни и такого же аппетита. Пожирали грудных детей либо трупы, вырытые из могил. После ужина начинался бал под звуки дьявольского оркестра. Среди танцев каждый черт хватал свою ведьму и при всем честном народе вступал с нею в плотские забавы. Однако большинство ведьм утверждало на допросах, что для них эти забавы были совсем не забавы, объятия дьявола мучительны, а не приятны, сопровождаются болезнями и даже смертью и т. д. В диалоге Пико де Мирандолы,^{364} носящем название «Ведьма», одна из участниц диалога дает на этот счет разоблачения неповторимые.

Впрочем, ведьмы встречались со своими чертями не только на игрищах. Страшные любовники часто навещали их на дому, в колдовских кухнях, наполненных орудиями, утварью и тысячами гнусных принадлежностей волшебства. Ведьмы ходили с чертями на прогулки, иные пары обживались совершенно по-семейному и в знак супружеской фамильярности называли друг друга уже не дьявольскими именами, но ласкательными человеческими, а иногда какими-нибудь смешными, вычурными кличками.

Со мной танцует милый друг,
Хорошенький Гри-Гри.
Мы с ним пойдем плясать на луг
До утренней зари.
Пушистый хвостик твой мохнат,
Рога твои блестят.
Пойдем, пойдем, пушным хвостом
Следы мы заметем.
(Лохвицкая. Песня молодой ведьмы в «Бессмертной любви»)