Дьявол в руинах

Не полная ложь, но и не вся правда. Всегда нужно иметь определенную долю правдивости, на которую можно опереться; так легче манипулировать. Создание собственных связей было частью основного плана, но появление Люциана перечеркнуло эту возможность. Но Кассатто не волнует распространение мелкого оружия. Меня вызвали сюда по другой причине.

Эта причина становится известна, когда двое его солдат затаскивают на руках бьющегося и стонущего человека. На голове у него мешок, а запястья связаны пластиковыми кабельными стяжками. Его пиджак порван в том месте, где я его дернул, а на рубашке под ним — свежая кровь.

Они усаживают его в кресло перед столом и снимают с его головы потертый мешок. Несмотря на кляп, закрывающий нижнюю половину его лица, чтобы он молчал, и темные синяки, покрывающие его лицо, я узнаю его.

Не задумываясь, я делаю шаг вперед, и Кассатто окидывает меня суровым взглядом. Я останавливаюсь, услышав, как мужчины позади меня подались вперед.

— Он один из ваших, да? — спрашивает Кассатто.

Джино стонет под матерчатым кляпом, пытаясь повернуть голову.

— Я позаботился об этом, — говорю я, с болью сжимая кулаки за спиной. — Он был у меня…

— Я знаю, где ты его прятал, Доминик. — Кассатто подчеркивает свои слова, давая понять, что он в курсе всей ситуации со списанным товаром. — Мы так не поступаем с предателями.

Кассатто щелкает пальцами и указывает на шкаф у стены. Один из его парней спешит исполнить приказ, и я понимаю, что в результате один из нас — а возможно, и оба — понесет мучительное наказание.

Кассатто поднимается из-за стола, теперь он открыто пользуется тростью в частном доме. Он останавливается, чтобы встать и посмотреть на меня, а между нами встает обман.

— В Калабрии был только один способ справиться с предателем, который обманывает и лжет, — говорит он. Он протягивает руку, опираясь другой на трость, и в его открытую ладонь ложится стеклянная бутылка, наполненная прозрачным веществом. — Грязный, лживый рот предателя должен быть очищен. Так же, как очистить грязный туалет. Ах, туалеты, где я рос, были отвратительны, Доминик. Нам приходилось использовать сильную кислоту, чтобы отмывать пятна дерьма.

Мой взгляд устремляется на бутылку в руке Кассатто. Он протягивает ее мне.

— Разберись с предателем. — Он отдает приказ с темным блеском в усталых глазах.

Вызывающее острие зазубренного лезвия пронзает мою волю — стоять на своем и не подчиниться приказу Кассатто. Но не ради Джино.

Когда я принимаю кислоту, Джино стонет и пытается вырваться из кресла, но двое огромных мужчин цепляются мясистыми руками за его плечи и прижимают его к спинке. Один из них вырывает кляп, позволяя Джино вымолвить всего один слог из своей слабой мольбы, прежде чем ему разжимают рот.

Я слышу, как у него заметно отвисает челюсть, и, когда я обхожу его, чтобы встать над ним, на этот раз его мольбы о пощаде становятся настоящими. По его грязному лицу текут слезы, на бледной коже, не имеющей синяков, проступают капельки пота.

Бросив взгляд на Кассатто, я ставлю бутылку на край стола, чтобы снять пиджак. Я кладу его на стол, затем закатываю рукава рубашки по предплечьям, после чего откупориваю бутылку и свободной рукой зарываюсь в волосы Джино, удерживая его голову на месте, пока я вставляю горлышко бутылки ему в рот.

Когда кислота проникает через язык в глотку, в ноздри мне ударяет химический запах горящей плоти. Я отворачиваюсь в сторону, чтобы избежать дыма. Джино булькает от боли, кровь и слюна заливают его подбородок.

От его борьбы брызги кислоты попадают на тыльные стороны моих рук.

Пытка длится недолго. Так и должно быть. Когда человека принуждают к мучительной смерти, это делается скорее для наблюдателей, чтобы каждый из них посмотрел на свою страшную судьбу, если бросит вызов клану.

А вот это — все для меня. Не слишком тонкое напоминание — предупреждение о том, что нельзя переступать черту.

Кассатто кивает, и один из его людей берет бутылку из моих рук.

— Вот как надо поступать с предателем, — размышляет вслух Кассатто.

Отойдя подальше от испарений, я снимаю испорченную рубашку и вытираю ею слюну, кровь и кислоту с рук.

— Жаль, — продолжает Кассатто, опираясь на трость, чтобы обойти свой стол и сесть в кресло, — когда совершенно хорошие связисты вдруг теряют рассудок и совершают такую чертову глупость. — Он смотрит на меня остекленевшими глазами-бусинками. — Такая бесполезная трата времени.

Я бросаю рубашку в корзину для мусора рядом со столом, затем хватаю пиджак от костюма и засовываю жалящие руки в рукава, напрягая черты лица, чтобы не показать боли.

— Мы закончили? — Он принужденно улыбается.

— Моя дочь выросла в прекрасную женщину, — небрежно замечает он. Он смотрит на меня строгим, но любопытным взглядом, ожидая моего ответа.

Тогда я провожу языком по зубам.

— Да, — просто говорю я, соглашаясь.

— Ты всегда был верен мне, Доминик. Фактически, ты был одним из моих самых преданных солдат.

То есть его лакеем. Я выполнял самые низкие, самые унизительные поручения. Исполнителем. Кулак и пуля Эрнесто Кассатто, его пасынка-миньона.