Дьявольская сила

Ветер метался вокруг, пока мальчик брел к дому. Было уже поздно, солнце село, и небо над головой потемнело, покрылось тучами. В грудь били и обтекали его холодные струи ветра, временами забираясь под одежду, выстужая тело. Мальчик чувствовал, что сильно устал, голова болела, и ему приходилось через каждые несколько минут делать остановки, растирая себе лоб и ощущая, как натужно колотится сердце. Он прошел Элм-стрит и вступил на Пайн-стрит. Ветер с завывающим воплем продолжал метаться вокруг, толкая его из стороны в сторону. Он тряс головой, чтобы хоть ненадолго прийти в себя. Как вымотался он, как устали его руки и ноги. Ему казалось, что порывы ветра молотом колотятся в грудь, все время толкают и дергают его тело.

Он глубоко вздохнул и, наклонив голову, побрел дальше. На углу остановился, ухватившись за какой-то столб. Небо совсем почернело, зажглись уличные фонари. Он собрал остатки сил и двинулся вперед.

— Ну где этот чертов мальчишка? — проговорила Мэй Сюрл, в десятый раз выходя на крыльцо. Ральф зажег свет и подошел к жене. — Ветер-то какой страшный.

И действительно, ветер с воем и свистом носился над крыльцом. Оба супруга мерили взглядами простиравшуюся перед ними темную улицу, но так ничего и не увидели, если не считать обрывков газет и прочего мусора, метавшегося по тротуару.

— Пойдем внутрь, — сказал Ральф. — А ему сегодня, как придет, определенно достанется на орехи.

Они сели за обеденный стол. Неожиданно Мэй опустила вилку. — Слушай! Ты ничего не слышал?

Ральф вслушался.

Снаружи, со стороны входной двери, доносился какой-то слабый, постукивающий звук. Он встал. Ветер продолжал завывать, отчего по потолку в верхней части дома плясали черные тени. — Пойду посмотрю, что там, — сказал он.

Мужчина подошел к двери, открыл ее. Что-то серое-серое и сухое билось о перила крыльца, поддерживаемое порывами ветра. Он вгляделся, но так и не разобрал, что это было. Пучок или ком сухой травы, да, пожалуй, сорняки какие-то и еще обрывки тряпичных лохмотьев.

Пучок метнулся ему под ноги, и тут же порывом ветра его снесло в сторону, а затем поволокло вдоль наружной стороны дома. Ральф медленно закрыл дверь.

— Что это было? — спросила Мэй.

— Ничего, просто ветер, — ответил Ральф Сюрл.

перевод В. Акимова

У. Ф. Харви АВГУСТОВСКАЯ ЖАРА

Мне казалось, что то был один из самых замечательных дней в моей жизни, и поскольку те события все еще свежи в моей памяти, я бы хотел как можно точнее отобразить их на бумаге.

Для начала позвольте представиться — меня зовут Джеймс Клэренс Уизенкрофт.

Мне сорок лет, здоровье у меня прекрасное, и я даже не припоминаю, когда в последний раз болел.

По профессии я художник, хотя и не особенно преуспевающий, однако то, что приносят мне мои черно-белые работы, вполне удовлетворяет все необходимые потребности.

Моя единственная родственница — сестра — скончалась пять лет назад, так что я веду вполне самостоятельный и независимый образ жизни.

В это утро я позавтракал в девять часов, после чего стал просматривать утреннюю газету и, попыхивая трубкой, надеялся отыскать в ней какой-нибудь достойный моего карандаша сюжет.

Несмотря на распахнутые окна и двери, в комнате стояла невыносимая духота, и мне неожиданно пришла в голову мысль, что самое прохладное и удобное место поблизости сейчас — это дальний уголок городского бассейна. Однако тут меня посетила идея.

Я начал рисовать, да так увлекся, что совершенно забыл про обед и оторвался от листа бумаги, лишь когда часы на Сен-Джуд пробили четыре раза.

Я был уверен в том, что для столь поспешной работы результат оказался очень удачным — эскиз действительно получился прекрасный.

На нем был изображен преступник в тот самый момент, когда судья несколько секунд назад огласил ему приговор. Человек на скамье подсудимых был очень крупный, попросту невероятно толстый. Жир слоями свисал у него из-под подбородка, слоями лежал на громадной, хотя и коротковатой шее. Он был чисто выбрит (точнее сказать, несколько дней назад он был чисто выбрит) и почти лыс. Он стоял перед скамьей подсудимых и короткими, неуклюжими пальцами сжимал край барьера; взгляд его был устремлен в пространство прямо перед собой. При взгляде на выражение его лица складывалось впечатление, что он испытывает не столько ужас, сколько полнейшее потрясение, абсолютный упадок сил.

Казалось, в этом человеке не было ничего прочного и способного удерживать всю эту гору мяса.

Я скрутил эскиз в трубочку и, сам не зная зачем, сунул его в карман. Затем с редким ощущением счастья, которое обычно наступает одновременно с осознанием качественно выполненного дела, я вышел из дому.

Кажется, я намеревался позвонить в Трентон, потому что припоминаю, как шел по Литтон-стрит, а на углу с Гилкрайстроуд, где велись работы по прокладке новой трамвайной линии, свернул направо.