Дьявольские игры

У меня только что был невероятный, неописуемый секс с самым сексуальным парнем, которого я только встречала — а я все еще была чертовой девственницей.

Господи. Прямо как в старшей школе.

Я просто не могла от всего этого избавиться.

4 глава

Хантер

Я растянулся рядом с Эм, пытаясь заставить мозги снова заработать.

Я спустил в штаны, как гребаный подросток.

Да уж. Если бы братья увидели такое, меня бы распяли.

— Ты меня точно убьешь, — пробормотал я, наклонившись к ней и заправив прядь волос за ее идеальное маленькое ушко. Ее кристально-голубые глаза смотрели на меня, ослепляя, но не убивая. Мне это чертовски нравилось.

Черт, она была красива. И к тому же, отлично пахла.

— Нет, это папа тебя убьет, — тихо произнесла она. Задумчиво. Ну прекрасно, если она начнет думать, ей от этого точно лучше не станет. — Лиам... постой-ка, а как, черт возьми, тебя на самом деле зовут?

— Лиам. Хантер — мое байкерское имя.

По ее лицу пробежала тень:

— Ты и вправду один из них?

Я не стал притворяться, что не понимаю, о чем она:

— Да, я — Дьявольский Джек. Номад (прим. переводчика: член мотоклуба с правом ношения цветов, но в отличие от большинства других, номад не принадлежит определенному отделению (чаптеру) клуба, путешествуя повсюду сам по себе. Номад посещает встречи клуба в разных местностях и платит взносы в том месте, куда его заведут путешествия). В мои обязанности входило какое-то время присматривать за тобой и твоей сестрой. Помимо прочего.

— Почему? — спросила она, на ее лице отразилось искреннее замешательство. — Мы не важны.

Я засмеялся, удивляясь, как она могла быть так непроходимо наивна.

— Ты чертовски важна, детка, — сказал я ей. — Этот клуб тебя любит, даже больше, чем твою сестру, потому что ты осталась в Кёр-д'Ален. Половина этих парней воспринимают тебя, как свою дочь, а оставшаяся половина хочет тебя. И все они боятся твоего отца. Все еще так и не понял, почему он не национальный президент клуба. Когда Атлас в прошлом году отошел от дел, мы решили, что именно он его сменит.

— Его это не интересует, — отстраненно ответила она. А затем, облокотившись на одну руку, начала изучать меня. Я смотрел ей прямо в лицо, ведь она совершенно точно забыла, что застежки на ее корсете были широко раскрыты, выставляя на показ сиськи. Но я ей об этом напоминать не собирался... К счастью, созерцание ее опухших губ вполне могло меня отвлечь. Я все продолжал думать о том, как они обхватят мой член. — Скажи мне правду, Лиам. Было ли между нами хоть что-то настоящее?

Надо было сказать ей, что настоящим было все. Сказать, что это была любовь с первого взгляда, что мы — современные Ромео и Джульетта, и что я предам свой клуб, лишь бы быть с ней…

Но, в кои-то веки, я насмерть устал от лжи.

— Я понятия не имею, что между нами, — проговорил я, до конца не уверенный в том, что говорю правду. Когда я впервые увидел Эм, мне словно под дых ударили. Мне тут же захотелось пригвоздить ее к кровати. И это чувство не изменилось, но сейчас, когда она лежала рядом со мной, по каким-то непонятным причинам мне гораздо сильнее хотелось, чтобы она чувствовала себя лучше, чем засунуть в нее член. Поди разбери.

— Не уверен, что знаю, что значит по-настоящему, — сказал я. — Но я не верю в любовь, детка. Я верю в трах.

— Это самое грустное, что я когда-либо слышала.

Пожав плечами, я понял, что во всей этой ситуации есть что-то философское: быть абсолютно испорченным — это и есть настоящая свобода, но именно она на самом деле делает нас теми, кто мы есть, загоняя в определенные рамки. По сути же получается бардак во всех аспектах.

— Зато я точно знаю, что обкончал все штаны, а такое происходит не каждый день, — проговорил я. — Детка, ты чертовски горячая. Не важно, что ты себе там напридумываешь, в этом можешь даже не сомневаться. Не могу припомнить, когда в последний раз так взрывался. Понятия не имею, что это значит, но это уж точно что-то настоящее.

— Да уж, — выговорила она, затем перекатилась на спину и уставилась в потолок. — Меня убьют?

Я серьезно обдумал этот вопрос. В одном я был уверен на сто процентов. Я скорее сам себя убью, чем причиню боль ей — ну, в физическом смысле. Я был практически убежден, что уже причинил серьезный ущерб эмоционально. Но, пока мне нужно заставлять ее звонить папочке, я не могу позволить ей чувствовать себя в безопасности. Это звонки должны были его мотивировать, а для этого нужно чувство страха.

Дерьмо.

Я решил, что мне не нравилось это чувство. Мне в принципе чувства не нравились. Половина ребят в Джеках считали, что я — что-то вроде машины для убийств, и, в общем-то, они были правы. Дайте мне цель, и я ее устраню. Но обычно во всем этом участвовали пистолеты или ножи... или, как в одном очень памятном случае, чрезвычайно острый олений рог. Иногда просто приходится импровизировать. Я стараюсь немного разговаривать со своими жертвами, пытаясь заставить их почувствовать себя комфортно.

Но по причинам, которые я не желал обдумывать, мне хотелось, чтобы она чувствовала себя лучше.