Дьявольские повести

О, это непрерывно вращающееся мельничное колесо и привязанный к нему человек являли глазам зрелище небывалой казни и неслыханного ее орудия! Движение и воздух, который разрезало тело, вращаясь по огромной орбите и то взлетая вверх, то опускаясь вниз, чтобы снова взлететь, привели мельника в чувство. Он раскрыл глаза. Кровь, от прилива которой грозила лопнуть голова, словно бочка, распираемая забродившим вином, отлила у него к ногам, и он побелел.

«Начинается морская болезнь», — безжалостно бросил Детуш флотское словечко.

Мельник, открывший было глаза, опять зажмурился, словно пытаясь отдалить от себя ощущение воздушной бездны, куда неуклонно проваливалось беспощадное колесо, чтобы снова взмыть, а затем снова провалиться. Солнце, бившее прямо в лицо казнимому, усугубляло своей сияющей жестокостью мучительность неслыханной пытки. Сперва, придя в сознание, несчастный вопил благим матом, но вскоре умолк: его энергии, энергии труса, недостало даже на крик, и он обмяк на белом парусе крыла, словно на ложе смерти. Думаю, что страдал он нестерпимо. Виски у него покрылись крупными каплями пота, и снизу было видно, как они блестят в солнечных лучах. Наши — сухой блеск глаз, поджатые губы — бесстрастно взирали на него. А вот я, господин де Фьердра, — и впервые в жизни, черт подери! — почувствовала, что я все-таки не до конца мужчина, хоть и полагала себя таковым. То, что сидело во мне от женщины, взбунтовалось, и, не выдержав, я взмолилась к Детушу, этому грозному мстителю:

«Бога ради, шевалье, прикончите его!»

«Только ради Бога и вас, мадемуазель, — ответил он. — Вы столько сделали нынче ночью, что я ни в чем не могу вам отказать».

И с легкостью стрелка, бившего влёт морских ласточек из лодки, которую волна вздымала и опускала, как качель, он с тридцати шагов по прямой так точно послал пулю из карабина, когда колесо проходило мимо него, что она насквозь пронзила грудь человеку, распростертому на этой подвижной мишени.

Кровь заструилась на белое крыло, окрасив его пурпуром, и поток ее, брызнувший из переполненного тела, как вода из насоса, оставил красное пятно на стене. Шевалье Детуш не солгал! Он преобразил эту мирную и радостную Синюю мельницу в страшную Красную мельницу. Если, эта мельница, ставшая местом свершения казни над предателем, чья измена, без сомнения, сопровождалась подробностями, о которых мы никогда не узнали и которые, разумеется, были отвратительны, иначе воздаяние не было бы столь неумолимым, — если эта мельница существует поныне, она до сих пор продолжает называться Кровавой. Люди, вероятно, уже не помнят, чья рука и почему пролила здесь кровь, испачкавшую зловещую стену; но это пятно видно даже теперь и еще долго будет говорить о чем-то ужасном тому, кто пройдет здесь в дни, когда очевидцев случившегося больше не будет в живых.

— Суровым же, однако, мужчиной была Прекрасная Елена! — задумчиво заметил аббат.

— Сурового мужчину не удовлетворили ни эта месть, ни эта казнь, брат мой, — продолжала м-ль де Перси. — Мы-то подумали, что он успокоился, но он почти сразу же рассеял наше заблуждение. Наша вторая экспедиция удалась, и мы все вместе покинули холм: одни направлялись в Туфделис, другие — по своим делам. Мы в последний раз шли отрядом. Как предсказал всегда безошибочный Детуш, солнце еще не скрылось за горизонтом. Отойдя уже довольно далеко по дорогам равнины рядом с Жюстом Лебретоном, я повернулась и бросила прощальный взгляд на оставленную нами высоту. Солнце, покрасневшее, словно от обиды, что ему приходится опускаться ниже земли, бросало нечто вроде кровавого взора на Кровавую мельницу. Ветер с моря, куда вскоре предстояло выйти Детушу, раскручивал вдали крылья мельницы, все быстрей вращавшие труп предателя. Внезапно над остроконечной крышей мельницы я заметила струйки дыма. Я сказала об этом остальным.

«Очищает только огонь!» — отчеканил Детуш.

И он признался, что поджег мельницу изнутри и с воинственной веселостью — шуан никогда не умирал в нем! — добавил:

«Меньше патриотам хлеба на обед достанется».

Когда мы уходили, огонь еще только тлел, а теперь из клубов дыма вырвалось пламя и заволокло вершину холма.

«По мертвым ставят свечи, — сказал Детуш. — Вот я и поставил свою по господину Жаку. Нынче ночью в туманах Ла-Манша мне отрадно будет долго следить за ее светом».

9. Тайна нечаянного румянца