Дьявольский коктейль

Но время-то поджимает. Не может же он выжидать целую неделю, пока я умру, прежде чем вернуться. Ведь тогда меня уже начнут искать, и кто-нибудь может добраться сюда раньше его…

Я вздохнул.

Чушь все это.

Этот день по сравнению со вчерашним показался мне сущим адом. Гораздо хуже, чем было в Испании. Невыносимая жара одурманила меня до такой степени, что я даже думать не мог. Плечи, руки и живот сводило судорогой.

Я сунул руки поглубже в рукава, откинул голову на подголовник, чтобы спрятать лицо от прямых солнечных лучей, и просто сидел и терпел. А что мне еще оставалось?

И что толку от этих дурацких попыток добыть воды? Безжалостное солнце иссушало меня прямо на глазах. Я понял, что недельный срок был чистой наивностью. По такой жаре хватит и пары дней.

Глотка горела от жажды. От слюны осталось одно воспоминание.

А в радиаторе машины - галлон воды… недосягаемый, как мираж.

Когда я почувствовал, что уже не могу сглотнуть не морщась и каждый вдох дерет горло, точно теркой, я развязал пакет и вылил его содержимое себе в рот. Я растягивал божественную влагу насколько мог. Покатал ее на языке, сполоснул зубы и десны. Того, что осталось, едва хватило, чтобы сделать глоток, а когда я ее проглотил, то почувствовал себя совсем несчастным. Теперь ничто не могло мне помочь до заката.

Я вывернул пакет наизнанку, высосал его и прижимал к губам, пока жара не высушила его окончательно. Тогда я снова набрал в пакет горячего воздуха и трясущимися пальцами привязал его обратно к рулю.

Я вспомнил, что в багажнике машины, насколько мне известно, еще осталась часть оборудования Конрада. Оно ведь ему, наверно, понадобится, и он станет разыскивать хотя бы его, если не меня…

«Ивен, - подумал я, - бога ради, спаси меня!»

Но Ивен поехал на север парка, который тянется на двести миль, до самой сонной, зловонной, мутно-зеленой реки Лимпопо. Ивен ищет там своего Слоненка.

А я… я сижу тут в машине и умираю из-за золотой шахты, которая мне на хрен не нужна.

Пришла ночь, и с ней голод.

Люди платят большие деньги за то, чтобы их морили голодом в санаториях, люди устраивают голодные забастовки, чтобы чего-то добиться. Так что чего уж такого особенного в голоде?

Да ничего. Просто живот болит страшно.

Благословенна будь ночная прохлада! Утром, вылизав всю часть стекла, до которой мог дотянуться, я продолжал писать. Я записывал все, что, по моему мнению, могло помочь расследованию обстоятельств моей смерти.

Я еще не закончил, как снова наступила жара. Я написал: «Передайте Чарли, что я ее люблю» - и подписался, потому что не был уверен, что к вечеру я буду еще в состоянии что-то писать. Потом сунул исписанные бумажки под левое бедро, чтобы они не упали на пол, откуда я их уже не достану, затолкал карандашик под ремешок часов и выдавил из пакета воздух, чтобы сохранить еще одну ложку влаги. Сколько же я еще протяну?

К полудню мне уже не хотелось тянуть дольше.

Я приберегал свой глоток воды до последнего, но, когда он наконец был выпит, почувствовал, что был бы счастлив умереть. Когда пакет, который я прижимал к лицу, высох, мне потребовалось огромное усилие воли, чтобы снова его надуть и привязать к баранке. Я подумал, что завтра в пакете снова окажется ложка влаги, но выпить ее я уже не смогу.

«Дурацкий фильм мы сняли, - думал я. - Мы слишком сосредоточились на состоянии души того человека и пренебрегли состоянием тела». Мы не знали, что ноги кажутся свинцовыми, а лодыжки опухают, как надувные мячи. Носки я давно снял, и натянуть обратно туфли было не проще, чем взлететь.

Мы не знали, что живот пучит и болит от газов и что ремни безопасности впиваются в него, точно стальные тросы. Мы не догадывались, что когда слезные железы пересыхают, в глазах такое ощущение, словно по ним прошлись наждаком. Мы недооценили то, что пересыхание делает с носоглоткой.

Давящая жара заглушила все чувства. Не осталось ничего, кроме боли, и никакой надежды на избавление.

Кроме надежды на смерть.

Ближе к вечеру пришел слон и вывернул с корнем деревце, ветки которого объедал жираф.

«Вот неплохая аллегория для Ивена, - рассеянно подумал я. Мысли путались. - Слоны - неуничтожимые уничтожители природы…»

Но Ивен был за много миль отсюда.

«Ивен… - думал я. - Ивен… О господи… Ивен, найди меня, пожалуйста!»

Слон объел с дерева несколько сочных листьев и пошел дальше. Деревце осталось лежать корнями кверху, умирая от жажды.

До темноты я записал еще несколько фраз. Руки непрерывно тряслись, их сводило страшной судорогой, а под конец карандаш попросту выпал у меня из пальцев.

Он упал на пол и закатился под сиденье. Я не видел его и не мог его поднять: пальцы ног совсем опухли.

Плакать я не мог - слез не было. Да и вообще это только лишняя трата влаги.

Снова пришла ночь. Время начало расплываться.

Я не помнил, сколько дней я тут провел и долго ли до среды.

Среда была так же далека, как Чарли. Ни той, ни другой мне уже не увидеть. Мне привиделся бассейн в саду, в бассейне плескались дети, и он казался более реальным, чем машина.

Теперь меня часами била непрекращающаяся дрожь.