Дьявольский рай. Почти невинна

– С ней. Сейчас я пошлю ей энергию ян-ци. Это сексуальная энергия. Помнишь, я рассказывал тебе?

– Да. А мне ты тоже посылал?

– Конечно.

– И что?

– И ничего. Ты почему-то вообще никак не реагируешь. Даже странно.

– А как я должна реагировать?

– Смотри.

Зинка принялась рассеянно чесать свою мокрую задницу в серых «велосипедках».

– Видишь, это была реакция.

– Ух ты…

Альхен усмехнулся:

– Берегись, – потом после паузы: – Знаешь…

– Не знаю.

– Перестань. Дай сюда свои руки.

Я с наигранно мрачным видом протянула ему кисти своих рук, и он разместил их у себя на ладонях. В его глазах происходило что-то… мне хотелось родиться заново… внутри этих глаз. Провалиться куда-то. К нему тянуло тупо, безрассудно и безнадежно, как к наркотику.

– Видишь эти тоненькие ручки. Именно здесь все и кроется. Ты должна САМА поймать свой шанс. Разобраться в своей жизни. Найти какой-то излом в родительской бдительности. Какую-то брешь в том, куда тебя посадили. Поймать его. Шанс. Это твой долг.

Все, пора идти. Сижу, сложив руки на груди, голова чуть наклонена вперед, смотрю мерзавцу прямо в глаза, немного исподлобья:

– А ты читал Набокова?

– Конечно!

– Скажи, а вот с точки зрения такого Гумберта, прости за банальность, я в девяносто третьем была нимфеткой?

Теплое дыхание, ваниль воспоминаний. Я попала в цель.

– Да, да, на тысячу процентов да.

«Да», сливающееся с шумом крови в моих ушах.

Уже идем домой. У Зинки по-прежнему весь зад мокрый.

– Все кончено, подружка, это безнадежно. Он не хочет со мной говорить. Отослал на все четыре стороны. Мы не в его вкусе…

Мой шанс. Шанс. Шанс.

– Все потеряно, Зин. Это на самом деле такое дерьмо… Не пойдем мы больше не пляж.

Nach Mittag Просто и естественно. Я даже не успела удивиться. Уже миновав лодочную станцию, пружинистой, уверенной походкой слегка проголодавшегося хищника шел сам Альхен, посверкивая темными очками и внимательно изучая содержимое каждого пляжа, озираясь по сторонам, будто в поисках кого-то… И такой твердой, такой целеустремленной была его походка, что, даже будучи в состоянии легкого помешательства, небольшого нервного срыва, я поняла совершенно трезво и правильно, что ищет он не просто кого-то, а меня.

Произошел скандальчик. Не много, не мало – Имрайская классика. Баталия началась в 15:10 из-за Зинкиной мокрой задницы. Муза вымысла покинула меня, и вместо чего-то достойного, я возьми и ляпни, с вытаращенными от ужаса глазами, что это мы в «Днепре» в фонтане купались. А в «Днепр», читатель помнит, мне ходить строжайшим образом запрещалось. И вообще, мне же нельзя было на улицу! Сражались мы, с перерывами длиною в торопливое посещение сортира, аж до 16:30, и потом, исчерпав как русский, так и английский запас соответствующих случаю слов, в отрешенном молчании двинулись в парк.

Урока английского не было, а Die Deutche Grammatic тихо спала в нашей комнате, на широком подоконнике под распахнутым окном, где я ее предусмотрительно забыла.

Мне было сказано, по меньшей мере сорок раз, что за пределы малого маячного дворика мне выходить строго запрещено (54 шага в длину и 103 в ширину). Что если такое хоть раз еще повторится, то я буду до конца нашего отдыха каждую сиесту сидеть в нашей комнате и учить доселе необязательный французский. Помимо этого, в довольно громкой форме было изложено новое расписание моего имрайского дня: теперь, помимо отмены видиков после washing, я была обязана посвящать дополнительный час в дообеденное время своему английскому, перед сном – читать по списку то, что задавали по украинской литературе (Марко Вовчок и Квитка-Основьяненко). Оказывается, он давно уже задумал такую каторгу. И еще – сократить общение с Танькой до предела. И никаких карт! С часу до трех, в сиесту, я буду проводить indoors , и, при хорошем поведении, может быть, меня выпустят на веранду Старого Дома. В это время, так уж и быть, я имею право заниматься своим бестолковым литературным творчеством (ты – яркий пример графомана, из того, что ты давала мне прочесть, три четверти нужно сократить, а оставшееся – переписать человеческим языком).

– И вообще, – продолжал декламировать мой вершащий правосудие отец, – завтра приезжает Мирослава с семьей, так что большую часть времени ты будешь проводить с ними.

Я уже смирилась с фактом их поселения в соседней квартире. И смирилась с новым лингвистическим распорядком своего имрайского дня. И с тем, что понятие «свободное время» для меня временно отсутствует. Я верила, что Шанс все-таки придет, и будущее где-то там прячет для меня самое прекрасное в мире переживание, которое и станет для меня этим летним сюрпризом. Я все еще чувствовала внимательный и испытующий взгляд зеленых альхенских глаз, я все еще пребывала в состоянии какого-то сладкого оцепенения, и ни бушующий папаша, ни его угрозы не могли унять этот иронично-неприличный блеск.

Когда мы, наконец, спустились, Альхен сидел рядом с Созданием, а Вера заплетала рыжие волосы своей дочки. Но мы так и не дошли до них – круто развернувшись, папаша триумфально двинулся в резко противоположную сторону.