Дьявольский рай. Почти невинна

Он подходил ко мне сам два раза, садился на корточки у моего лежака и тихонько шептал что-то, едва касаясь там, где купальник уходит резко вниз. Папаша милостиво удалялся в сортир с прежней частотой, а Таня стерегла нас, болтаясь на белой перекладине под крышей тента.

В сиесту я никуда не пошла. Во-первых, это было слишком рискованно. Во-вторых, пока это Создание находится в объятиях моего всеядного хищника, я вообще не буду что-либо предпринимать, чтобы протиснуться поближе к его довольному телу. Провела заветные два часа в комнате, как и было приказано папашей. И, заметьте, провела их очень качественно, путем бессловесного внушения объяснив так и не заснувшему папаше, что он поступил неправильно.

Потом пошли на пляж и проторчали все время в «резервации». Альхен, явно страдающий пляжным недержанием, бегал каждый час в сортир, находящийся в прямой видимости от наших лежаков. Он с легким разочарованием смотрел на мое распростертое тельце и каждый раз надеялся увидеть в сладостном одиночестве, но все было напрасно. Папаша видел его два раза, и даже погулять в «Марат» меня не пустили.

Abend (вечер) Завернутые в белые полотенца, мы помахали друг другу и разошлись по своим дубовым дверям, а в зеркале блеснул кусочек уже совсем темного звездного неба, и на Адорином смуглом плече вспыхнуло на миг гладкое матовое отражение лунного луча.

Субботний вечер оказался к тому же еще и банным. Поскольку горячей воды у нас не было, мыться приходилось в гнусном зеленом тазике, черпая кипяток из бидона с кипятильником (в tag eins я его не выключила из сети и чудом осталась в живых). В общем, читатель должен понять, что это была не помывка, а пытка. И к тому же я время от времени предпринимала жалкие попытки сделать себе человеческую ванну, благодаря чему выливала почти все пятнадцать литров, нагретых за целый день, и когда приходила очередь Цехоцких, то начинался небольшой скандальчик.

Баней оказалось весьма хлипкого вида зданьице, окруженное несколькими молодыми кипарисами, веревками с сушащимся бельем, кривыми фисташками и проступающим сквозь спутанные ветви синим морем. Это была запретная территория военной части, разместившейся между нашим домом и санаторием «Жемчужина». Папаша, перекинув через плечо свое белое полотенце, сопровождал меня молчаливым конвоиром, держась на болезненном расстоянии в один шаг.

Мне было отведено ровно десять минут, чтобы постоять под теплым душем, причесаться и быстренько выйти, так как мыться сегодня будет весь Маяк.

…Горячие струи обжигали спину и плечи. Густой пар рвался к серому мокрому потолку, и там где-то слабо теплилась желтая лампочка без абажура. Часы, которые я за эту неделю еще ни разу не снимала, показывали, что еще есть 5 минут. Ржавая труба вибрировала, выплескивая воду, а на полу – потрескавшемся кафеле коричневого цвета – лежал гнусный резиновой коврик.

В предбаннике было зеркало – большое, вмурованное в стену. И передо мной стояла голая Адора. Мы с любопытством и восхищением смотрели друг на друга. Любовь к себе именно в эти минуты достигла апогея. Я жалела себя. О, это было безумие… и возбуждение тоже. Я жалела это веснушчатое личико, эти мокрые щеки и карие миндалевидные глаза, длинные, потемневшие от воды волосы, прилипшие кудрями к загорелым плечам. Я жалела себя и говорила это зазеркальной Адоре, а она отвечала мне то же самое, и мы плакали друг другу, то и дело локтями вытирая запотевшее окно между нашими мирами. И чувство глубокого сожаления поразило нас обеих, потому что обнять и ощутить все тепло и трепет, и скользкий озноб, и жар дыхания мы не могли.

– Ты мой тип, – сказала мне Адора, – и я бы хотела поцеловать тебя за это. Я ревную тебя ко всему свету, потому что все могут делать с тобой, что хотят. Все, кроме меня. Это несправедливо.

Зеркало оказалось не только противным, но и горьким, поэтому от поцелуев пришлось отказаться. Мы стояли обнаженные, les deux petites nymphees, прижавшись ладонями друг к другу, с мучительной нежностью глядя себе в глаза.

Tag Acht (день восьмой)

Все тем же вчерашним вечером Зинка, со свойственными ей визгливыми нотками, сообщила мне, что Вера есть никто иная, как сестра Йога, и это страшная тайна, раскрытая ей рыжей Танькой (они вообще-то терпеть друг друга не могли). Я как раз возвращалась из бани, и состояние у меня было несколько невменяемое. Я тут же поверила этому бреду и была так тронута, что принесла еще одну бессмысленную жертву, сообщив об этом папаше. Мы и без того состояли в основательной ссоре (все еще из-за той сиесты), а тем более этим вечером ни хорошим самочувствием, ни удовлетворительным настроением он похвастаться не может. В общем, дайте волю фантазии и представьте, что случилось, когда он услышал эти бредни. Потом он взял себя в руки и сказал: «При знакомстве он мне про нее говорил кое-что другое». И потом я уже сама, по гнусненькому и несколько похабному оттеночку в этом «кое-что», уловила желанную суть и больше ничего не спрашивала.