Дьявольский союз. Пакт Гитлера – Сталина, 1939–1941

В других областях культуры прорусская деятельность не так бросалась в глаза. Казалось бы, отголоски новой эпохи нацистско-советской дружбы должны были проникнуть в музыку, однако там не наблюдалось особых перемен. Исполнять русскую музыку в Германии запретили только в 1942 году, однако еще с середины 1930-х велась активная кампания за «германизацию» культурной продукции, и потому везде – на радио, в программах концертов и репертуарах отдельных исполнителей – естественно, отражался и сохранялся заданный уклон. Конечно, бывали и исключения. Вскоре после подписания пакта Мюнхенское радио отменило по этому случаю уже стоявшую в программе передачу под названием «Я обвиняю Москву: Коминтерн планирует установить мировую диктатуру» и вместо нее в течение получаса передавало записи русской музыки⁴⁸⁵. Однако, если не считать подобных примеров, тон в целом сохранялся прежний. Пожалуй, показательно, что в годы Третьего рейха Берлинская филармония устраивала концерты, посвященные музыке многих других стран – в том числе Греции, Болгарии, Италии, Финляндии и даже Британии, – но обходила стороной музыку русских композиторов⁴⁸⁶. Опера их не избегала – в течение тех двадцати двух месяцев, что сохранял силу нацистско-советский пакт, в Германии исполнялись сочинения Глинки, Чайковского, Бородина и Мусоргского, – но все же это было исключением на общем германском фоне.

Немецкая эстрада обнаруживала те же предубеждения, и лишь изредка кое-где выступали русские или «казачьи» хоры, несколько разбавляя традиционный репертуар мюзик-холлов и предлагая публике «уникальное знакомство» (по выражению из одного рекламного объявления в газете) с «русскими мелодиями»⁴⁸⁷. Одна такая музыкальная группа, именовавшая себя «Украинским национальным хором», на свою беду, оказалась с гастролями в берлинском мюзик-холле Винтергарден в июне 1941 года – в ту самую пору, когда немцы напали на родину музыкантов. Выступление хора отменили через два дня после начала германского вторжения⁴⁸⁸. О дальнейшей судьбе исполнителей ничего не известно.

Теперь, оглядываясь вспять, удивляешься даже не тому, что для содействия подлинной дружбе между нацистской Германией и СССР делалось так мало, а тому, что с этой целью вообще что-то предпринималось. Учитывая идейные разногласия между двумя режимами, примечательно, что в интересах укрепления германо-советских отношений использовались, пускай даже временно, культурные обмены, и политическое просвещение, да и пропагандистские машины обеих стран были задействованы на полную мощность. Конечно, как хорошо понимал Сталин, для успеха любых подобных начинаний требуются продолжительные усилия и обязательства; в данном же случае речь не шла ни о том, ни о другом. С обеих сторон отсутствовала политическая воля – и потому совершались лишь символические жесты.

Однако реакция на подписание пакта самих граждан – как в Германии, так и в СССР – продемонстрировала, что влияние пропаганды весьма ограниченно. Хотя обе стороны изрядно поднаторели в темном искусстве политического убеждения, ни одна не могла похвастаться тем, что ей удалось вполне убедить свою аудиторию в искренности благих намерений новоявленного партнера. Возможно, конечно, что такое отсутствие успеха отчасти входило в планы пропагандистов, которые понимали временный, вынужденный характер этой тактической дружбы: каждому из режимов не хотелось всерьез и надолго развеивать давнее недоверие своего общества к потенциально опасному врагу. И разумеется, про идеологию никто не забывал. Обе стороны пытались показать пакт в выгодном свете, чтобы последние события стали понятными всем, кто оставался верен идейным догмам. Немцы силились убедить себя в том, что между обеими сторонами намечается сближение, что революционное рвение большевиков осталось в прошлом, что теперь они сосредоточились на внутренних делах в своей стране. А в СССР, в свой черед, расписывали альянс с Гитлером как ловкий тактический ход, составлявший часть общей борьбы с западным империализмом и капитализмом.