Дьявольское биополе

Все это я к тому, что в моем сейфе лежит ровно семь уголовных дел. Расследовать такое количество преступлений одному человеку одновременно — значит работать на износ. Все виды деятельности так или иначе нормированы, все рабочие места проверяются на запыленность и освещенность, все работники проходят медицинские осмотры… Кстати, когда я был у врача? Зашел бы ко мне деятель профсоюзов с каким — нибудь делометром.

Хорошо, семь дел. Но получил и восьмое. Психологи вот говорят, что ничего нельзя держать в голове больше семи; тот же Будда сделал всего лишь семь шагов…

Поразмышляв, я пришел к выводу, что прежде всего засесть надо именно за восьмое дело, ибо другие так или иначе определены: кто — то арестован, кого — то ловят, кому — то посланы повестки… Восьмое дело, восьмое преступление, в сущности, не раскрыто — преступника нет. Или есть, двое, ждущих в гостинице моего звонка? Сегодня следовало их допросить подробно, при свете дня, по всем правилам процессуального искусства.

Я достал наработанные ночью бумаги и стал их перечитывать. Мною давно замечено, что перемена ракурса, что ли, капельку меняет и сам взгляд; уже известный факт, воспринятый в другом месте, в другое время и при других обстоятельствах, приносит и дополнительную информацию. Поэтому читал я долго, как неграмотный, думая, возвращаясь назад, сопоставляя и вновь перечитывая. Протоколы, протоколы: допросов, места происшествия, изъятия детской одежды, ее осмотра… Много я за ночь понаписал. Здесь же был и путевой лист, взятый мною для осмотра. Не снять ли с него копию… А для чего?

Путевой лист как путевой лист: марка грузовика, номер, место отправления, место назначения, часы выезда, характер груза… Я еще ничего не увидел и ничего не понял, но мое сознание всполошилось, точно приняло крик беды. Мои глаза забегали по цифрам и скупым словам, по графам и клеточкам. Я чего — то искал, еще не понимая, чего…

Взгляд сам собой остановился на цифре восемь.

Телефон, как ему и положено в таких спешных случаях, оказался занятым уже на второй цифре. Но я вертел диск, пока чуть ленивый голос не сообщил:

— Вас внимательно слушают!

— Здравствуй, Борис!

— Здравия желаю, Сергей Георгиевич. Автобусные пути мы отработали. Ни женщину, ни мужчину с ребенком никто не видел. Заявлений о пропаже младенцев по — прежнему нет.

— Борис, сколько часов езды от Лесоповального?

— Часа три.

— Водители выехали оттуда в восемь утра.

— Как вы узнали?

— По путевому.

— А в капусте оказались после двух ночи… Где же они, Сергей Георгиевич, были весь день?

— Вот и я думаю…

Мы помолчали; видимо, думали оба. Но Леденцов своей оперативной душой уже догадался, что предстоит чего — то или кого — то искать.

— Их надо потрясти, — предложил он путь короче.

— По — моему, ребенок появился из этого временного прогала.

— Я и говорю: шоферов потрясти.

— А если не скажут?

— Предлагаете съездить в Лесоповальный?

Есть оперативники рослые, видные, напористые, галантные. Но мне стали нравиться такие, как Борис Леденцов: неказист, в глаза не бросается, вроде бы дурашлив… Прирожденный сыщик.

— Боря, там может быть ниточка.

— Сейчас одиннадцать. Или позвоню из Лесоповального, или приеду.

— Успеешь ли? Туда три часа, оттуда три, да там надо…

— Туда и за два часа доберусь, Сергей Георгиевич.

Конечно, уголовный розыск поручения прокуратуры исполняет… Но бросить все свои дела по первому моему звонку мог только Леденцов.

Мне оставалось ждать. Я позвонил в гостиницу и перенес встречу с водителями на завтра. Чепинога согласился безропотно, как и положено преступнику.

Повестками я никого не вызвал, поэтому взялся за трехтомное дело, прекращенное в прошлом году следователем другого района и начатое производством по вновь открывшимся обстоятельствам. Читать не перечитать — о спекуляции видеомагнитофонами. Интересно, где те психологи, которые не могут справиться с семью факторами? В этом одном деле всяких факторов и фактов более сотни.

Но мысли, как бы подтверждая выводы психологов, постоянно утекали к происшествию с младенцем. И вспомнился сонный мой разговор с Лидой; она, в сущности, сказала, что женщина матерью не рождается, а становится. Я ведь знал об этом.

Давно, еще до рождения дочки, отобрал я у мальчишек полуслепое голое существо неизвестной породы. Кормил его теплым молоком из детской клизмочки, спать клал в ватку… Существо покрылось шерсткой, засияло глазками, встали крохотные ушки — и оно превратилось в котенка, а потом, естественно, в кота Ваську. С тех пор к кошкам у меня особое, прямо — таки родственное отношение; кстати, лучше, чем к собакам. Теперь я всех кошек жалею, и больше всего подвальных, брошенных, ничьих; увидев кошку, я сразу представляю ее котенком, сосущим молоко из моих рук.