Дьявольское биополе

— Я подожду в коридоре, — сказал Леденцов, пропав за дверью.

Такое пренебрежение допросом было худым признаком, но сейчас все мое внимание заняла женщина.

— Может быть, разденетесь? — предложил я.

Не ответив и не сняв плаща, она села на стул с такой пружинистой энергией, что моя авторучка вздрогнула и перекатилась через чистый бланк протокола.

— Вы с ума тут посходили? — зычно спросила она.

— Здравствуйте, — отозвался я.

— Здравствуйте! Вы с ума все сошли?

— Ваш паспорт, пожалуйста.

Она бросила его на стол, и паспорт припечатался с каким — то влажным шлепком, как лягушка. Я начал заполнять справочный лист протокола, надеясь, что женщина остынет. Но почему в ней такая злость?

— Татьяна Ивановна, где вы работаете?

— Бухгалтером на «Фармацевте». Нет, ответьте: вы с ума не посходили?

— Гражданка Зуева, прочтите текст, что вы предупреждаетесь об ответственности за дачу ложных показаний, и распишитесь.

— Нет, все тут спятили, — буркнула она тише, расписываясь.

— Вот теперь я отвечу на ваш вопрос, Татьяна Ивановна, о моем психическом состоянии. Я здоров. Вызвал же вас в качестве свидетеля не по личной прихоти, а по служебной необходимости.

Видимо, в моем голосе была некоторая толика металла, которая Зуеву умиротворила; по крайней мере, из ее голоса этот металл теперь исчез. Она глубоко вздохнула, поправила коричневый берет, глянула из — под него большими, тоже карими глазами, и спросила на этом казавшемся бесконечным вдохе — выдохе:

— Ну откуда у них ребенок, откуда?

Вот почему злость… Она уже все знала. Но как? Леденцов сказать не мог. Я чуть не усмехнулся, вспомнив, что живем мы в информационном обществе. Есть же телефон, по которому водители позвонили ей из гостиницы. Допрос, лишенный внезапности, потерял для меня следственный интерес.

— Татьяна Ивановна, Зуев вам кто?

— Брат.

— А Чепинога?

— Любовник, — почти с вызовом бросила она, не отводя взгляда.

— Любовник так любовник, — примирительно согласился я.

— Не любовник, а вроде фактического мужа, — заговорила она уже другим голосом, с какой — то долей горечи. — С супругой Афанасий живет лишь на бумажке, по штампу в паспорте. Дети взрослые. И все шесть лет, что он ездит в Лесоповальный, я жена ему.

— А ваша семья?

— Муж умер, сын в армии… Одна в квартире.

— Значит, грудного ребенка у вас нет и не было?

— Господи, мне сорок семь! Да разве роды и грудного от людей скроешь? И у меня нет ни одной знакомой с младенцем. Можете проверить.

Думаю, Леденцов это уже сделал, отчего и дремлет в коридоре. Женщина права в одном: пятимесячного ребенка не скроешь и подпольно не вырастишь.

— Позавчера водители были у вас?

— Да, приехали днем, часов в одиннадцать. Пообедали, выпили по бутылке пива, в ванне полежали, поспали, ну, время и пролетело. Уехали уже после двенадцати ночи.

Теперь я знал, почему Чепинога свеженько выбрит, пах мужественным одеколоном и распирающим дыханием массировал живот для сохрания фигуры. Я только не знал, откуда взялся младенец.

— Татьяна Ивановна, они вам звонили… О чем был разговор?

— Ребята чуть не плакали! Нашли в колее ребеночка, а им не верят…

— А вы поверили?

— Да не сами же они родили! Или вы думаете, что я родила, несколько месяцев его выхаживала, а потом велела отцу ребенка и своему брату бросить малыша под колеса?

Я промолчал, потому что, откровенно говоря, ничего уже не думал.

Бесспорной для меня оставалась интуиция, указавшая на то, что водители не могли видеть младенца в колее, да их ложные показания, в чем я не сомневался. Допустим, плюну я на интуицию, как на штуку ненаучную и процессуальным кодексом не предусмотренную, но ложные — то показания отбросить нельзя — они кодексом предусмотрены.

— У нас в бухгалтерии и то компьютер поставили.

— Это… к чему? — удивился я.

— Неужели у вас нет такой техники, чтобы правду определяла?

— Я и без техники знаю, что оба водителя говорят неправду.

— А почему?

— Это я вас должен спросить.

— И отвечу! День — то они у меня пробыли, прогул — раз. Афанасий боится, что у него дома про меня узнают, — два. Вот и показалось вам, что они про младенца чего — то таят.

Зуева начинала мне нравиться. Тем, что пеклась о правде. Тем, что верно объяснила возможную причину лжи водителей. Мне пришла на память женщина, которая фальшиво поводила глазами, ерзала и жмурилась, отчего я не поверил ей ни на йоту; она же говорила чистую правду, но ей казалось, что дома забыла выключить утюг. Нравилась мне Зуева и смелостью, прямым взглядом и крепкой моложавостью лица. Пожалуй, не хватало только прически, пропавшей под тугим плоским беретом, а для меня женщина без зримых волос, что ощипанный цветок.

— Татьяна Ивановна, вы можете дать честное слово, что водители ничего не утаили?

Я ждал быстрых и жарких заверений. Но Зуева неожиданно вскинула подбородок, как это делают школьницы со словами: «Еще чего!» И отвернулась. Ни смелости, ни прямого взгляда — лишь часть лица да плоский берет, походивший на игрушечную взлетную площадку.

— Так, не можете, — с некоторым злорадством констатировал я.

— Честное слово, что ребенка они нашли!

— Но это же не вся правда!?