Дьявольское биополе

— Ко мне. Милиция прислала?

— На машине привезли.

Я усадил ее, переписал из паспорта сведения и, сославшись на хорошее отопление, не только посоветовал снять шубу, но и помог. От такой галантности моложавое, вернее, молодое — сорок лет — полноватое лицо Кутерниковой разгладилось и в нем даже этой полноты прибыло.

— Нина Владимировна, почему вы пошли в редакцию, а не в отделение?

— Я рассказала про эту историю корреспонденту, он живет на нашей лестничной площадке. Он все и записал. Оказалось, им подобные случаи уже были известны.

— Искать-то бриллиант редакция не станет…

— Корреспондент сказал, что после фельетона органы забегают.

Корреспондент правильно сказал: мы с Леденцовым уже забегали.

— Нина Владимировна, теперь давайте по порядку и подробно.

— Мой отец лежал в больнице, рак желудка. Разрезали и опять зашили. Поздно. Ну, и выписали домой умирать. Он и сам хотел закрыть глаза в родных стенах. Я взяла отпуск, сидела при нем. И вот однажды звонит в дверь мужчина. Представился профессором медицинской психологии. Сказал, что его прислали понаблюдать за умирающим.

— Кто прислал?

— Он назвал организацию… Что-то вроде медицинской статистики.

— Документы вы глянули?

— Он полез в карман, но я смотреть не стала.

— Почему?

— Солидный, вежливый…

— Лысый, белое лицо с обвислыми щеками, черные, узкие глаза и пронзительный взгляд? — не удержался я от соблазна, чего делать не следовало, ибо выходил наводящий вопрос.

— Вы его знаете? — удивилась Кутерникова.

— Поверхностно, — сказал я и погладил след от бородавочки.

Смиритского я видел, допрашивал и был у него на квартире, но знал поверхностно, потому что я мужчина; Лида никогда его не видела, только слышала о нем от меня, но знала его глубже, потому что она женщина. Ее интуиция подтвердилась.

— Имя не называл?

— Да нет… Профессор и профессор.

Я хотел было попенять ей за легкомыслие, но вспомнил, что люблю простодушных людей. Да и как упрекать человека, пострадавшего за это простодушие.

— Что же он делал?

— Ничего. Сидел у кровати отца, смотрел на него, иногда что-то записывал.

— Извините, что спрашиваю… Отец умер при нем?

— Нет, через неделю.

— И сколько этот профессор просидел?

— Часа два.

— А потом?

— Попросил разрешения вымыть руки. Я отвела его в ванную. Вымыл и ушел.

— Так, дальше.

— Все.

— Как все?

— Больше он не приходил.

— А бриллиант?

— Пропал из ванной.

Я всмотрелся в нее, удивляясь несочетаемости узкого лица с пышными щеками. Нет, я удивился другому — легкости, с какой она сказала о пропаже бриллианта. У нее, у рядового инженера, их много, что ли, этих шеститысячных бриллиантов? Но мой вопрос, посланный в пространство, Кутерникова приняла:

— Знаете, после смерти отца мне плевать на все бриллианты.

— Почему бриллиант лежал в ванной? — спросил я голосом, который, помимо воли, сделался мягким, будто передо мной был ребенок.

— Наверное, мыла руки и сняла.

— Опишите его.

— Вправлен в перстень «белого золота», светлый, прозрачный, огранка «роза»; маленький, забыла, сколько карат… Подарок мужа.

Пожалуй, с первых наших дней я мечтал подарить Лиде что-нибудь необыкновенное. В молодости не было денег, а когда они приходили, не попадалось необыкновенного. Дарил цветы, ласковые духи, хорошие книги… Но то редкостное и загадочное так и осталось туманной и уже полузабытой мечтой. И сейчас я подумал: а почему бы не бриллиант? Красив, вечен, дорог и к лицу каждой женщине. Надо было откладывать по десятке из зарплаты — на бриллиант; продать все ненужное, например, телевизор, и купить бриллиант; взять в банке или где там ссуду и купить бриллиантик хотя бы в один карат. В конце концов, надо же иметь фамильные драгоценности. Вот и Смиритский так считает. Ну а если не имеешь своих, то ищи чужие.

— Нина Владимировна, вы пропажу сразу обнаружили?

— В том-то и дело, что дня через два-три.

— После похорон?

— Нет, до. Но отцу стало хуже, и было не до милиции.

— Перечислите состав семьи и всех, кто был у вас за эти три дня.

Она стала называть: муж и сын, приятель мужа и два приятеля сына, ее подруга и соседка, трое сослуживцев отца, да еще какой-то дядя Володя, заходивший отрегулировать холодильник. Получалось, что, кроме Смиритского, ради объективности следовало проверить больше десятка человек.

— Никого не подозреваете?

— Конечно, нет. Всех знаю давно.

— А дядя Володя?

— Он прошел на кухню и обратно.

Я хотел было возразить, что и «профессор» прошел в ванную и обратно, но дело следователя не спорить, а спрашивать.

— Как же этот «профессор» узнал, что ваш отец тяжело болен?

— Хотя бы у старушек возле парадного…

— А про бриллиант?

— Вы думаете, он специально пришел за бриллиантом?

— А зачем?

— Смотрел на отца, записывал…

— Нина Владимировна, вы наблюдали его два часа. Неужели о нем ничего не можете сказать?

— Голос воркующий.

9