Дичь для товарищей по охоте

Мария Федоровна достала кружевной платок и украдкой вытерла глаза.

«Талантлив, ничего не скажешь, — думал Савва. — Для театра просто находка. А так, как человек… — покосился он на Марию Федоровну, не сводящую глаз с писателя, — Бог его знает. С надрывом каким-то. Высокий, здоровый, а читает — краснеет, бледнеет, как девица, да и слезу пускает».

Горький закончил чтение и положил рукопись на стол:

— Что? Ей-богу, хорошо написал… — вопрошающе обвел глазами присутствующих. — Черт знает, а? Правда хорошо?

Все поднялись с мест, начали взволнованно и восторженно говорить. Шаляпин же крепко обнял писателя:

— Ты молодец, старик. Такого еще не было, — пробасил он.

Савва, закурив папиросу, повернулся к Андреевой, оставшейся сидеть на месте.

— Ну, чего скажете, Мария Федоровна?

Та подняла покрасневшие глаза и тихо сказала:

— Я хочу Наташу играть. Это моя роль. Поможете?

Савва удивленно посмотрел на актрису.

— Не кажется мне, что это — ваша роль. Вы — и женщина со «дна»!? Глупости! Чистой воды — глупости!

— Я же сказала, Савва Тимофеевич, это — моя роль! — настойчиво повторила Мария Федоровна, слегка повысив голос.

— После об этом поговорим Не согласен я, хотя роль хороша, — свернул разговор Савва, заметив приближающихся Станиславского и Немировича.

— Что, Савва Тимофеевич? Каково? — поинтересовался Владимир Иванович, одобрительно улыбаясь.

— Значительная вещица, надо ставить, — согласился Морозов. — Вот, Мария Федоровна изъявила желание Наташу играть.

— Марья Федоровна слишком красива и интеллигентна для этой роли, — сухо возразил Немирович.

«Вот, это ж надо уметь так говорить женщине приятное, что будто пощечину ей даешь», — подумал Савва, заметив, как вспыхнуло лицо Андреевой.

— Что ж, по-вашему, артистов для этой пьесы надо на Хитровом рынке искать? — Савва хитро прищурился.

— Нет. Артисты — они и есть артисты, — бросил Немирович. — А на Хитров поехать — это мысль, надо среди тамошних людей потолкаться, поднабраться…

— А, ну-ну… Вы там поднаберетесь… — усмехнулся Савва, провожая обеспокоенным взглядом Андрееву, которая молча поднялась и направилась к Горькому, стоявшему спиной и оживленно беседовавшему с Шаляпиным…

— Алексей Максимович — голос Андреевой прозвучал взволнованно.

Горький обернулся. Из-под длинных ресниц на Марию Федоровну глянули голубые глаза, губы расползлись в неуверенной улыбке:

— Мария Федоровна Что скажете?

— Алексей Максимович! Это чудо как хорошо! — Взгляд Андреевой был прикован к писателю, будто увидела его впервые.

Горький смущенно потупился.

Губы Шаляпина дрогнули в усмешке.

Савва достал новую папиросу.

— Алексей Максимович, — Андреева прикоснулась к руке писателя, — можно, я почитаю здесь, в уголочке? Всего несколько минут? — попросила знакомым низким грудным голосом, все так же пристально глядя на Горького.

Савва чиркнул спичкой и прикурил.

— Конечно, конечно! — Горький торопливо протянул рукопись, которую Мария Федоровна взяла бережно — как хрупкую и очень ценную вещицу, само прикосновение к которой желанно и дорого, тихонько отошла в сторону, опустилась на ящик, на котором недавно сидел Горький и, склонив голову, начала перелистывать страницы, вспомнив вдруг как в Крыму после спектакля вот этот самый Алексей Максимович пришел к ней вместе с Чеховым и взволнованно тряс ей руку со словами: «Черт знает… Черт знает, как вы великолепно играете» Тогда она не придала значения его восторгам. Горький показался неуклюжим странным человеком с «чудачинкой». Сегодня же она открыла в нем что-то новое, еще не совсем ясное, но волнующее и притягивающее. По лицу Андреевой скользнула улыбка…

Савва посмотрел на часы. Надо съездить и проверить, привезли ли ящики с оборудованием, выписанным для театра из-за границы…

…Когда спустя час он вернулся, в зале за столом сидели только Горький и Станиславский. Марии Федоровны не было. Ушла, значит… Не осталась… Или не стала ждать?

* * *

Войдя в кабинет Марии Федоровны, Савва опустился на диван. Еще один день позади. Почти позади. Груз дел, которые он взваливал на себя в последние месяцы, становился все тяжелее, но Савва как будто подчинил себе время, растягивая его и умещая все новые и новые заботы, и время, как податливая глина, охотно принимало размеры и формы, которые он задавал. Только сегодня вдруг почувствовал накопившуюся усталость.

— Наконец-то, Савва Тимофеевич! — В кабинет, кутаясь в длинную черную шаль, вошла Андреева. — Я уж и не ждала вас. Все разошлись уже.

«Хороша она в черном цвете — отметил Савва. — И духи новые…»

— Что это вы принюхиваетесь, словно след берете? — Мария Федоровна опустилась рядом на диван.

Горничная внесла в кабинет поднос, на котором стояли две чашки чая.

— Духи у вас новые? Или показалось?

— Новые. Ландыш.

Андреева, подождав пока прислуга выйдет из комнаты, слегка наклонила голову к Савве:

— Хороши?

— Хороши, — согласился он, еще раз вдохнув аромат. Взял чашку, сделал глоток чая, поставил чашку на стол:

— Помнится, давеча Алексей Максимович говорил, что дюже ландыши любит?

Андреева недоуменно вскинула глаза, но ничего не ответила.