«Во-первых, установить равноправие всех и всякого перед прочным законом, сила и святость которого не могла бы быть никем и ничем поколеблена.
Во-вторых, полная неприкосновенность личности и жилища должна быть обеспечена всем русским гражданам.
В-третьих, необходима свобода слова и печати.
В-четвертых, необходимо введение всеобщего, обязательного школьного обучения и установление упрощенного порядка для открытия всяких учебных заведений, библиотек, читален, просветительных учреждений и обществ.
В-пятых, существующее законодательство и способ его разработки не соответствует потребностям населения и русской промышленности. Необходимо в выработке законодательных норм участие представителей всех классов населения, в том числе лиц, избранных промышленными рабочими. Участие тех же представителей необходимо и в обсуждении бюджета…»
Савва закурил новую папиросу. Перечитал написанное. Все так. Все правильно. Стремительно вышел из кабинета, чуть не сбив с ног Зинаиду Григорьевну.
— Савва, что ты надумал? Куда ты?
— Матушке звонил, просил через час собрать правление мануфактуры. Есть о чем поговорить.
— Ну, ты хоть в порядок себя приведи, посмотри на свой вид? Будто бродяга какой. И поешь, видано ли, который день на одном кофе!
Бросив на ходу взгляд в зеркало, Савва исчез в дверях ванной…
…Спустя час Савва стоял перед матушкой и двумя другими членами правления товарищества — Вачуриным и Колесниковым, в доме в Большом Трехсвятительском переулке.
Мария Федоровна выслушала сына внимательно, некоторые места в записке просила перечитать, а потом, без слов обменявшись взглядами с членами правления, отказала.
— Так, значит, не одобряете моей записки? — прищурился Савва.
— А ты как думал? — сухо спросила мать, поправляя чепчик на голове. — Мы за эдакие мысли тебя на руках носить будем? Делом своим надо заниматься, Савва, а не указывать властям, как им государством управлять. У нас не Англия и не какая-то Европа. А русскому мужику острастка привычней, чем неприкосновенность личности и свобода слова. Промеж собой пусть говорят.
Вскинула руку, заметив, что Савва хочет что-то возразить.
— Старообрядцы, сам знаешь, с властью не спорят — потому и в делах успешны. Записку твою не одобряю, от имени Правления мануфактуры ее отправлять в Кабинет министров не дозволяю. Так и пишите, — приказала полному мужчине с пышными усами, сидящему около стола. — У властей свои дела — у нас свои. А береженого, как известно, Бог бережет! — Мария Федоровна перекрестилась. — Ну, читай что ли, как получилось?
Секретарь откашлялся и зачитал медленно и внятно:
«Слушали заявление директора Правления Саввы Тимофеевича Морозова о необходимости подачи совместно с другими фабрикантами докладной записки по фабричному вопросу. Ознакомившись с ее содержанием и не разделяя изложенного в ней взгляда, директор-распорядитель М. Ф. Морозова и члены Правления И. А. Колесников и А. М. Вачурин от подписи таковой отказались, предоставив ему, Савве Морозову, право, если он найдет нужным, подписать докладную записку на его личную ответственность как директора, заведующего фабрикой, о чем составлен настоящий протокол».
— Так-то вот, душечка, — Мария Федоровна поманила сына и поцеловала в склонившуюся перед ней голову.