Дичь для товарищей по охоте

Из распахнувшегося окна дома выглянул Горький с полотенцем в руке:

— Так вы в дом зайдете или передумали?

— Ах, подожди, Алеша, — отмахнулась Андреева, — мы сейчас. Лучше самовар поставь, — опустилась она на ступеньку у двери.

— Я, Леонид Борисович, собиралась написать. Но… вы ж сами понимаете, — многозначительно указала она головой в сторону дома, но по скептическому выражению лица «Никитича» поняла, что названная причина не показалась тому весомой. Замолчала, не зная, как продолжить разговор. Нужно было хоть что-то сказать.

— А вы знаете, — вдруг оживилась она, — что Савва тут учудил? Застраховал свою жизнь на сто тысяч рублей…

В глазах Красина появился интерес.

— …а полис на предъявителя отдал мне.

Красин оживился.

— Беспокоится все, что не сладится у нас с Алешей, и я умру под забором… — сказала она с легкой вопросительной интонацией.

Красин чуть прищурился.

— Чудак-человек… — отвела она глаза и отбросила травинку. — Кстати, Алеша про полис ничего не знает, — поторопилась предупредить собеседника, по лицу которого скользнула улыбка.

— И правильно! Зачем ему знать? Разволнуется только. Писателю спокойствие нужно.

Из дома послышался кашель.

— Он что же, впрямь сильно болен?

— Нет, что вы! Здоровье у Алеши отменное. Нервы только сильно расшатаны…

— Я, Мария Федоровна, про Морозова спросил.

— Савва? — чуть смутившись, уточнила Андреева. — Ну, он — человек необычный, в поступках иногда не предсказуемый, — помедлила, решая, стоит ли говорить больше. — Знаете, он ведь с собой пытался покончить, когда я к Алеше ушла.

— Не знал, — удивился Красин. — И что ж?

— Да, было такое… — По лицу Марии Федоровны скользнула тень воспоминания, в которой торжества было чуть больше, чем виноватой грусти. — Я записку нашла случайно, из кармана у него выпала. Написал: «В моей смерти прошу никого не винить». И больше ничего. Ни подписи, ни даты. Вот так — коротко и страшно!

Она взглянула на Красина, надеясь увидеть сопереживание, но нашла лишь напряженное внимание.

— Подняла, прочитала, а он смутился, и попытался отнять, но я не отдала. Обещала порвать, но оставила на память. Не каждый же день люди из-за тебя убить себя хотят! — попыталась пошутить она. — Ведь правда?

— Правда, — согласился Красин, сдвигая шляпу на затылок. — И где сейчас эта записка? — спросил он тихо с простодушной улыбкой.

— Записка… — Андреева таинственно улыбнулась и, бросив взгляд на открытое окно, продолжила шепотом:

— В томике Байрона. На квартире в Москве. Алеша не знает…

— И правильно, что не знает, — наклонившись к собеседнице, тоже шепотом сказал Красин. — И вообще, не надо вам ее у себя хранить, — глазами указал он на дом и покачал головой. — Мой совет, вернетесь в Москву, отдайте ее какому-нибудь надежному человеку. А хотите, я попрошу кого-нибудь из товарищей к вам на квартиру заглянуть, чтоб, не дай бог…

— Да Алеша, вроде, про случай тот знает, — попыталась возразить она.

— У писателей, Мария Федоровна, такая фантазия, такое воображение! Сами же про рубец сегодня рассказывали. Писателей беречь надо от волнений. А пойдемте-ка в дом, — протянул он руку, помогая Андреевой подняться. — Чайку попьем.

— Пойдемте Я все поняла, Леонид Борисович, и постараюсь упросить Алешу хоть телеграмму Морозову отбить с вопросом о здоровье. Дело, конечно, важнее собственного настроения. Так что не беспокойтесь.

Они вошли в дом. На столе, покрытом кружевной скатертью, уже стоял самовар, в вазе — печенье, покрытое белой глазурью, напоминавшей о нездешних зимних холодах. Горький сидел, чуть ссутулившись, с видимым удовольствием отхлебывая чай из стакана в серебряном подстаканнике. Рядом на столе лежала открытая книга.

— Чаевничаете уже, Алексей Максимович? А мы с Марией Федоровной о мелочах заболтались.

Горький вопросительно посмотрел на гостя.

— Мелочи… — махнул рукой Красин — не стоят и того, чтобы на них внимание обращать, тем более вам пересказывать. Только голову забивать.

— А вот некоторые великие люди с вами не согласны, дорогой Леонид Борисович — торжествующим тоном сказал Горький, перелистывая страницы назад.

Андреева протянула чашку Красину:

— Осторожно, Леонид Борисович, очень горячий.

— Вот послушайте, что думают по данному вопросу великие, — нашел Горький нужное место в книге:

«Давно известно — мелочи как раз сильнее всего долбят и точат нас…»

— Байрон… — одновременно выдохнули Андреева и Красин.

— Да, Байрон! — пробасил Горький, довольный произведенным эффектом.

— Откуда здесь эта книга, Алеша!? — Андреева вскочив из-за стола, выхватила у него из рук томик и, отойдя к окну, принялась быстро листать.

— А я с собой из дома взял почитать, в саквояж бросил, да и забыл. За свежим носовым платком полез и вот увидел. Великий все-таки Байрон поэт! Властитель дум современников… — обхватив подстаканник обеими руками, начал рассуждать он, отпивая чай маленькими глоточками.

Красин молча смотрел на спину Андреевой. Та застыла у окна, словно не решаясь повернуться, потом, не глядя на Красина, подошла к трюмо, положила книгу, вернулась к столу, вскинула глаза на гостя и… едва заметно кивнула.