Диета старика

Суворова, Брентано, Филиппике,

Комета Рейгана, Комета Трех Огней,

Собачья Лапка (так одну назвали),

Метеорит Борнлая, Свист Зевеса,

"Зеленая Горгона", "Змейка ночи",

Два "падающих камня" Лор-Андвана,

"Летящая Изольда", "Страх и трепет",

"Ядро Валгаллы", "Вечный Агасфер",

"Рубин Кремля" (его впервые наши

Увидели и потому назвали),

Кимновича кометы, Олленштейна,

Гасокэ, Брейна, Штаттеля, Бергсона,

Манейраса, Кованды, Эдельвейса

И прочие. На небесах, как шрамы

От беспощадных яростных плетей,

Висели звездные хвосты, сплетаясь.

Сплетались и мерцали. А внизу

Гремела музыка военного оркестра,

Вздыхали трубы, золотом сверкали

Литавры громоносные, и мимо

В военном топоте текли полки солдат.

Толпа рукоплескала. Маршал дальний

В автомобиле белом объезжал

Ряды вооруженные. Вздымался

Приветствий гулкий ком над головами.

Потом рыбоподобные ракеты,

Сияя серебристыми боками,

На колесницах тяжких проплывали.

Последние ракеты! В этот год

Оружие везде уничтожалось.

На съезде в Копенгагене решили

Подвергнуть ликвидации жестокой

Опасные запасы механизмов,

Различных бомб, ракет, боеголовок,

Головок боевых, железных, юных -

Везде крушили их, а сколько

В них было кропотливого труда!

В них вложено старанья, пота, мысли!

Рабочие их руки мастерили,

И сделаны на славу. Хороши!

Приятно поглядеть. Гармония какая!

(Во всем, что связано с загадочною смертью,

Какая-то гармония мерцает.)

Последнюю огромную ракету

На площади оставили, чтоб люди

Могли собственноручно растерзать

Могучего врага их хрупкой жизни.

И хлынула толпа! Оркестр взыграл, ликуя.

В вакхическом экстазе захлестнуло

Людское море сумрачную рыбку.

Обшивку рвали, дико заблестели

Из глубины скоплений топоры,

От воплей ярости, от смеха ликованья

Весь воздух стал как битое стекло,

Удары потрясали мостовую.

Гигантские бумажные гвоздики

Пылали с треском. Сверху, с мавзолея,

Из-под руки на этот дикий праздник

Правители смотрели неподвижно.

И падал снег. Вдруг радостные вопли

Взорвались бешено - ракета поддалась,

Обрушилось там что-то, и открылось

Слепое, беззащитное нутро…

Все было на куски растерзано. Валялись

Повсюду клочья мятого металла,

Все ликовали. Только мне вот стало

Немного грустно. "В этом есть утрата, -

Подумалось мне. - Что-то потеряли

Отныне мы. Ведь раньше в нашей жизни

Какая-то торжественность была.

Как в доме, где лежит в одной из комнат

Мертвец в гробу. Там все нежней и тише.

На цыпочках там ходят и едят,

О высшем думая. Клянусь, еда вкуснее

И ветер слаще из окна, когда

Мы чувствуем, что смертны. Или вот,

Представьте пароход, плывущий в море,

Когда всем пассажирам объявили,

Что может все взорваться. Каждый

Почувствует тогда в какой-то мере,

Что заново родился. Новым взглядом,

Любвеобильным, детским, чуть туманным,

Посмотрит он на блещущие волны,

Слизнет морской осадок с губ соленых,

Почувствует, как собственное тело

Живет и дышит. Как в зеленой бездне

Под ним колышутся слепые толщи вод,

Как там, в пучине, в бесконечном мраке

Пульсируют задумчивые гады.

Услышит дольней лозы прозябанье

И прорицать начнет. И будет

За табльдотом исповеди слушать.

А между тем уж полночь приближалась.

На площади везде костры горели,

А у Манежа возвели огромный

Из снега город. Ждали фейерверков.

И взгляд нетерпеливый обращали

К курантам Спасской башни. Новый год,

Тысячелетье новое сейчас

Вот наступить должно. Я в мавзолей спустился.

(По праздникам его не закрывали.)

Здесь было как всегда - торжественно и тихо,

Все так же еле слышный марш звучал.

Я бросил взгляд на гроб - его лицо хранило

Исчезнувшей улыбки отпечаток.

Казалось, что вот-вот он улыбнется

И мне кивнет. Мне стало почему-то

Как будто страшно. Я прошел к себе,

В свой полутемный угол. Здесь собрались

Уже гурьбой соратники мои,

И кто-то разливал шампанское в стаканы.

Раздался звон курантов. Поднялись

Шипящие, наполненные чаши,

Но вдруг одна старуха прошептала:

"Качается! Смотрите, закачался!"

Ее застывшие зрачки нам указали

На гроб. Все обернулись. Точно

Стеклянный гроб как будто чуть качался,

И слышался прозрачный тонкий скрип

От золотых цепей. В оцепененье

Мы все смотрели на него, не зная

Что делать нам, что думать, что сказать, -

Сюда ни ветерка не проникало,

И гроб всегда был раньше неподвижен.

Внезапно чей-то крик, осипший, жуткий,

Прорезался сквозь тишь: "Рука! Рука!"

Осколки брызнули разбитого стакана,

И судорога ужаса прошла

По изумленной коже - руки трупа,

Что были раньше сложены спокойно,

Слегка пошевелились, и одна

Бессильно, как у спящего, скользнула

И вытянулась вдоль немого тела.

И в следующий миг все бросились внезапно.

Как одержимые, все к выходу стремились,

Один полз на руках, другой висел на шее

У быстрого соседа, третий ловко

На костылях скакал с проворством гнома.

Молниеносно древние старухи,

Охваченные трепетом, неслись.

Служители, охрана - все исчезло.

Я тоже побежал и на ступенях,

Последним покидая подземелье,

Я звон стекла разбитого услышал!

О, этот звон! Его я не забуду!

Он до сих пор стоит в моих ушах!

Но я не оглянулся. Пред гробницей

Я поскользнулся и упал. Над нами,

Над стенами Кремля взлетали стрелы,

Рассыпчатые полчища огней,

Безумные гигантские букеты

Сверкали розоватыми шипами.

Зеленых точек дикое сиянье,

Лиловые роящиеся тучи