Диета старика

И только я вот не тянулся к жизни,

Туда мне возвращаться не хотелось.

Я чувствовал, что здесь мне надо быть,

Что здесь мой пост, и мой покой, и счастье,

Что мне пора от мира отвернуться,

Исполниться смирением глубоким

И сердцем пить вот эту тишь и холод.

И я остался. Как обычный нищий,

Сидел я в дальнем сумрачном углу.

На плитах постелив пальто, а шапку

Перед собою положив открыто.

Я был здесь не один. Нас много

Ютилось вдоль гранитных темных стен,

Так далеко от центра гулкой залы,

Что еле-еле достигал нас мягкий

Незыблемый свет Вечного огня.

Стоял прозрачный шепот. Были здесь

И одноногие, как я, и вовсе

Безногие, безрукие, слепцы,

Глухонемые даже. Кое-кто

Картонные модели мавзолея

И Ленина портреты продавал.

Другие предлагали предсказанья

О будущем, гадали по теням

(Старухи были, что в деталях мелких

Судьбу по форме тени излагали),

Еще гадали по руке, на спичках,

На картах, на ногтях. А третьи

Благословляли тех, кто в брак вступал

И крестики давали от раздоров.

Болезни кое-кто умел снимать.

Но за большие деньги. Остальные -

Их было большинство - сидели молча.

Монеты звякали, поток людей струился,

И я не голодал, и в кепке

На вытертой подкладке находил

Вполне достаточно - мне на еду хватало,

А более ни в чем я не нуждался.

Из мавзолея на ночь выгоняли.

Я летом ночевал на лавке где-то,

Потом устроился в гостинице "Москва"

В испорченном спать лифте. Но недолго

Я пользовался эдаким комфортом:

Лифт починили, и пришлось идти

В ночлежный дом Кропоткина. На нарах

Средь сброда грязного я кротко засыпал,

И сны были спокойны и бездонны,

Как горная вода с блестящим солнцем.

Играющим в ее холодном плеске…

Во сне украли у меня протез.

Какие-то подонки отвинтили,

Он иностранный был, понравился им, видно.

А заменить пришлось обычной деревяшкой,

Ходить стало труднее, но зато

Побольше денег мне перепадало.

Так шел за годом год.

Я страшно похудел, зато теперь

Опять в ладонях начал ощущать я

Волшебный тот и невесомый жар.

Какой давным-давно, в полузабытом детстве,

Мне Ленин подарил своим рукопожатьем.

Я снова руки возлагал отныне

(На головы детей по большей части),

Успешно исцелял порой - снимал

Одним прикосновением болезни.

И будущее видеть стал. Да, сильно

Я изменился. Где былая тучность?

Румянец бодрый где? Блеск взора?

Я стал лысеть, морщинами покрылся,

С висков свисали трепетные пряди

Свалявшихся, седеющих волос.

Все плечи были перхотью покрыты,

Носок совсем истлел, и тело пахло

Болотной, застоявшейся водой.

И не узнать почти. Однажды, помню,

Один мой бывший друг меня увидел.

Сидел я в мавзолее, как обычно,

Он с пятилетним внуком проходил.

Вдруг оглянулся: "Ты? Не может быть!

Неужто Понизов?" Но, приглядевшись,

Забормотал смущенно: "Извините…

Ошибка, кажется…" Я только улыбнулся

Блаженною, беззубою улыбкой

И руку чуть дрожащую, сухую

На голову ребенку возложил.

"Он станет математиком. В двенадцать

Годков уже он будет

Производить сложнейшие расчеты,

Учителей угрюмых поражая.

Три раза будет он женат, и с первой

Довольно быстро разведется. Да.

Вторая же сойдет с ума и выльет

В себя смертьприносящее лекарство.

А с третьей будет трех детей иметь:

Сережу, Лену, Бореньку меньшого.

Тот Боренька меньшой великим станет

И государством этим будет править.

Но вот беда - как только он родится,

Твой внук случайной смертью умереть

Обязан будет. Пятьдесят два года

Ему как раз исполнится тогда.

Ну, не печалься - хоть не доживет

До старости, но все же жизнь увидит.

Но чтоб не умереть ему до срока,

По пустяку чтоб жизнь не прособачить,

Пускай запомнит несколько советов:

Не приближайся, Валентин, к стеклянным

Цветочным вазам в нежный час заката,

Увидишь мышку белую - возьми

Кусочек хлеба и зарой в землицу.

Когда сырой осеннею порою

Пойдешь в лес за грибами - мой совет -

Не надевай одежды темно-синей.

Когда в пруду ты плаваешь, подумай

О Боге. Прежде чем заняться

Обычным делом, иечисленьем формул,

Произнеси короткую молитву.

Ну вот и все, пожалуй".

Да, годы шли. И вот настал великий

Двухтысячный - о многостранный год!

Приблизился он мерною походкой

По лунным площадям Европы сонной,

Он космосом дышал, средневековьем,

Одновременно погребом и небом,

Текла в нем кровь эпох давно ушедших,

Закравшихся в глубинные ячейки,

В подземные насмешливые норы.

Он трогателен был, дрожал, но, молча,

Словно ребенок, словно сумасшедший,

За струны ржавые, играя, дергал больно.

Гудело все. Торжественный приход

Толпа знамени гулко возвещала.

Так перед великаном вьются тучи

Встревоженных, орущих, диких птиц,

Сорвавшихся с деревьев сокрушенных

И вмятых в землю буйными ступнями.

Так перед мертвецом, идущим садом,

В цветенье ночи медленно кружатся,

Фосфоресцируя, слепые мотыльки.

Так рыбки бледные эскортом терпеливым

Утопленника тело предваряют…

Да что уж там! Довольно много можно

Сравнений разных подобрать, но разве

Все это передаст тот трепет? Помню

Предновогодний праздничный парад

На Красной площади. Как низко, низко

Висел дрожащий свод ночных небес!

В то время было множество комет,

Какой уж там Галлей! Игрушки, бредни!

Комета Резерфорда приближалась

И яростною розовою точкой

Висела над Кремлем в сверканье жутком.

Кометы Горна, Бреххера, Савойли,

Марцковского, Ньютона, Парацельса,

Романиса, Парчова, Эдвингтона,