Дикая девочка. Записки Неда Джайлса, 1932

Несмотря на все страшные предчувствия, которые я отметил в последней записи, прошедшие дни не принесли ничего, кроме идиллии – это был самый легкий, самый ленивый, самый беззаботный период из тех, что нам до сих пор удалось пережить. Немного ниже нашего лагеря в долину сбегала речушка. Ее чистейшая, бегущая по камням вода из-за порогов образовала несколько небольших озер, полных нагулявшей жир форели. Толли одолжил мне один из своих великолепных бамбуковых спиннингов, и каждый день рано поутру или, наоборот, вечером, перед самым закатом мы отправлялись порыбачить часок-другой. Нам ничего не стоит наловить пару дюжин форелей. Я заворачиваю рыбин в листья лопуха, а потом мы их жарим к ланчу в свином жире или же готовим к обеду – тут уж дежурный по кухне проявляет свою изобретательность. Странно, но апачи не едят рыбы, они считают ее нечистой. Хотя наши проводники держат рот на замке и не спешат раскрывать особенности своей культуры и верований нам, «белоглазым», деликатные расспросы нашего штатного антрополога все-таки выманили у старого индейца признание, что они верят, будто в рыбу вселяются души сварливых женщин.

В первую нашу ночевку мы слышали, как из вигвамчика девочки доносился жалобный плач, в котором звучала такая чистая, такая неподдельная скорбь, что спина моя на парусиновой койке в палатке покрывалась гусиной кожей. Утром она появилась из вигвама с волосами, обрезанными по плечи. Мы спросили у Джозефа, и он сказал только, что она для этой цели одолжила у него нож, потому что таков обычай – апачские женщины и дети обрезают волосы, когда умирает кто-то из близких родственников.

– Кто же умер? – спросила Маргарет.

– Мы не задаем таких вопросов, – ответил Джозеф. – Не дело толковать о мертвых.

– Раз она теперь вернулась к жизни, нам нужно ожидать, что она сбежит? – поинтересовался Толли.

– Она не сбежит, – заверил Джозеф. – Ей некуда бежать. И она слышит, как поблизости лают собаки Билли Флауэрса.

За несколько дней, что мы здесь провели, с девочкой произошла поразительная перемена. Поначалу она проводила большую часть времени у себя в вигваме или сидела на корточках у костра и молча на нас смотрела. Теперь с каждым днем она все больше возвращается к жизни, словно сама окружающая природа – горы, свежий воздух, солнечный свет – питает ее не меньше, чем вода и еда. Она хорошенькая даже с этими грубо обкорнанными волосами. Изящная, гибкая, тонкокостная, руки и ноги красивой формы. И еще она удивительно двигается, это трудно описать в обычных словах, но ее грация превосходит все, что я до сих пор видел. Из Бависпе Маргарет прихватила для девочки кое-какую одежду – юбку и блузу из ярких мексиканских тканей, а Джозеф соорудил для нее пару традиционных апачских мокасин и нечто вроде штанов для верховой езды. Сейчас она ничуть не похожа на жалкое, нагое, дурно пахнущее существо, скрюченное на полу тюремной камеры.

Нас она все еще стесняется… под «нами» я подразумеваю белых, не может даже посмотреть нам в глаза, хотя мной владеет странное чувство, что она отличает меня, потому что в моем присутствии еще больше стесняется, а иногда я замечаю, что она украдкой на меня поглядывает. Я думаю, это потому, что она помнит, как я мыл ее в тюрьме, и стыдится такой интимности с незнакомым мужчиной, да еще белоглазым.

Кроме меня, ее, по-моему, притягивает Маргарет, и вчера после ужина она подошла к ней и с выражением боязливого изумления протянула руку к ее светлым волосам. Маргарет застыла, как человек застывает, опасаясь спугнуть дикое животное, а потом очень медленно сама протянула руку и дотронулась до щеки девочки.

– Ну что, не так уж страшно, а? – проговорила она и улыбнулась девочке, а та улыбнулась ей в ответ.

– Джозеф, как зовут нашу юную леди? – спросила Маргарет у старого индейца.

– У нее нет имени, – ответил он.

– То есть как?

– По старому обычаю, после смерти близкого родственника женщины и дети меняют имя, – рассказал он. – Чтобы защитить себя от духов болезни. Поэтому девочка отказалась от своего имени и не назвала мне его.

– Как же вы обращаетесь к ней? – расспрашивала Маргарет.

– Нет нужды как-то к ней обращаться, – ответил Джозеф. – В старые времена апачи не звали друг друга по имени, потому что называть имя в лицо человеку невежливо.

– Значит, если я зову вас по имени, я невежлива с вами? – спросила Маргарет.

– Я цивилизованный человек, – с улыбкой отозвался индеец, – крещен в вашей церкви.

– Но должна же она иметь имя, – продолжала Маргарет.

– Прямо сейчас она – la niña bronca, – сказал Джозеф. – Этого достаточно. Потом, возможно, случится так, что Люди станут называть ее по-другому, а потом ей дадут новое имя, которое подойдет ей.

– Дайте нам знать, когда это случится.