Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

Малабар умоляла меня простить ее и в нараставшей истерике объяснила, что ее собственная мать, умершая вот уже более тридцати лет назад, разъярилась на нее за то, что она отдала мне ожерелье.

Мать Малабар, как я начинала понимать, была точно таким же неотступным призраком для нее, каким была она для меня. Я задумалась: а что приходилось матери терпеть в детстве? Если Вивиан была способна в пьяной ярости сломать ногу взрослой дочери, то какую ярость она могла обрушивать на Малабар – маленькую девочку?

К тому времени как часом позже я свернула на подъездную дорожку к ее дому, мой гнев утих и перетек в печаль. Моя мать во второй раз осталась вдовой. Ей только что поставили диагноз, который мы все считали смертельным. У нее все сильнее путалось сознание. Лето подходило к концу, и мне с семьей предстояло вскоре вернуться в Нью-Йорк, предоставив ей самой заботиться о себе.

Я была обессилена, только что с ног не падала. Довольно – вот каким чувством фонило от меня. Довольно. Довольно. Довольно.

Я помогла матери выйти из машины, и она держалась за мою руку, чтобы не потерять равновесие, пока поднималась на три ступени к входной двери, к тому же порогу, который переступил Бен с окровавленным пакетом голубей много лет назад, объявляя о своем присутствии громогласным «как жизнь?».

– Знаешь, прости меня за все это, Ренни, – сказала она. – Я люблю тебя до невозможности. Больше всего прочего на свете.

Я кивнула. Я знала, что Малабар любит меня настолько сильно, насколько она вообще способна кого-то любить.

Я пожелала матери спокойной ночи и в темноте выбралась на тропинку, прорезавшую заросли кустарника между нашими домами, идя к Нику и семье, которую мы создали вместе. Когда я вернулась, дочка обхватила меня руками, радуясь, что я снова дома, взволнованная своим грядущим девятым днем рождения. Ник присоединился к нашим объятиям, обняв сразу нас обеих, а потом в середину – свое любимое местечко – ввинтился наш сын.

Мы некоторое время стояли, покачиваясь, тесным кружком на патио, под темным небом, утыканным звездами. Все, чего я когда-либо хотела, было здесь, со мной. Обнимая мужа и детей, я осознала, что разбила эту цепь. Разумеется, я по-прежнему оставалась дочерью Малабар. И хотя знала, что никогда не брошу ее – что, когда она позвонит, я всегда буду брать трубку, вплоть до самого конца, – я также знала, что сбежала из-под ее власти. Мы не были, как я считала, пока росла, двумя половинками одного целого. Она была самостоятельной личностью, как и я. И я знала, что каждый раз, когда мне не удавалось больше походить на мать, я становилась больше похожей на себя.

Эпилог

Каждое лето, возвращаясь на Кейп-Код, я совершаю долгие прогулки по внешнему пляжу Наузет в поисках морского стекла для своей коллекции. Я избегаю всего острого или сверкающего, натренировав глаза на поиски матовых кусочков всех оттенков голубого, коричневого и зеленого. Представьте себе: выброшенная и разбитая бутылка, которую ворочали волны, шлифовал песок, разъедала соль, возвращенная на берег, где в ее шрамах обретается красота. Мы с детьми любим фантазировать о происхождении каждого кусочка, представляя тот момент, когда он был выброшен в море.

Вопрос происхождения – где что началось – определяет многое. Я начала этот рассказ с поцелуя своей матери. Насколько иной была бы эта история, если бы начала ее с того дня, когда мой брат Кристофер умер на руках у матери? Тогда Малабар вызвала бы сочувствие у читателей, восхищение тем мужеством, которое потребовалось, чтобы продолжать жить дальше. Моя мать – выживальщица, иначе и не скажешь. Угрожавшая ее жизни меланома больше не вернулась, но, избавленная от одного смертельного диагноза, теперь она день за днем погружается в пучину деменции.

Мне пятьдесят три года. Сколько лет я потратила на захоронение секретов своей матери, столько же по меньшей мере ушло на их откапывание. Есть так много всего, что нужно рассмотреть, так много всего, что нужно вынести на свет, – супружеские измены, зависимость, потерянный ребенок и, сверх всего, обделенность, происходящая от того, что тебя не знают. Малабар больше неспособна помочь мне искать ответы, но она улыбается, когда я читаю отрывки из этой книги вслух, смакуя те дни, когда она была сильной женщиной, которая охотилась за всем, чего хотела. Я пропускаю те фрагменты, в которых она подводила меня, но знаю, что они есть.

Говорят, что если мы не выносим уроки из прошлого, то обречены повторять его. И боязнь этого – вкупе с желанием быть матерью иного типа – вынуждает меня брести вброд по сырому материалу жизни моей матери, равно как и моей собственной, выискивая любую добычу и сокровища, какие удастся найти до того, как прилив вновь похоронит этот разбитый корабль.