Дикая история дикого барина

А ещё вот подумал я. Вот книжки эти про чародеев и оборотней, и про прочую жизненную правду. Их ведь с голодухи пишут. И подворовывают в писанине этой у зарубежных авторов; те же описания всякие воровали из книг про следствия над европейскими ведьмами да колдунами. Фактически, покупая очередную фэнтези, человек читает результаты пыток невиновных, несчастных людей. И не просто читает, а ещё и платит за это. Кого-то в тумане и сырости резали, прижигали, вешали, топили, загоняли колья кому-то в тело, кто-то бился на дыбе, бредил, кусал губы до крови, признаваясь в кошмарах всяких, в оборотничестве, в том, что человечину в образе волка жрал, и Сатану вызывал, и совокуплялся с жабами. А теперь какая-то сволота всю эту кошмарию аккуратно литературно обрабатывает и хреначит свои тексты, чтобы новые трусы купить для похода в ресторан с Хачатуром Леонтьевичем.

Хорошо ли это? В нравственном смятении я.

Тексты

Вот читаешь, к примеру, какие-то тексты. И видишь, что у одного автора мысли в тексте бредут, как колонны военнопленных по сгоревшей столице империи. Стройно бредут, неторопливо, нашивки, эмблемы, кое-кто и знаки различия не спорол. Автор едет перед колонной верхом, в парадной каске, смотрит прямо перед собой, на эполетах мраморная пыль и жирная копоть. Седой адъютант, тряся контуженной головой, кричит беззвучно.

У другого же текст как заседание трибунала где-то под Падуей, в году, скажем, 1567-м. Все очень дисциплинированно, но с огоньком таким. Автор водит пальцем по пергамену, посматривая на угольки поверх массивных очков.

У третьего – ежата бегут за зайчатами.

У четвертого мысль одна, но он её так гоняет шваброй по подвалу, что за облезлой и не уследишь.

Пятый химичит, смешивает то одно, то другое, и зеленый ассистент волочит по кафелю за ноги предыдущего дегустатора.

Шестой дрессирует визжащие соображения в клетке.

Седьмой ведет в ночи протокол допроса целого табора цыган, подпевая у пестрых кибиток наиболее удачные формулировки.

У кого как, короче говоря.

А у меня шапито на пустынном берегу, я дубасю в барабан, не очень тактично прижимая к поясу свободной рукой чумазую мальвину, холодный песчаный ветер с холмов рвет ленты и шарики.

Ястреб дальних морей

Размешивая ложкой тюрю в щербатой миске, люблю просвещать вверенную моему попечению молодёжь. Экономно кроша луковку в котелок, рассказываю детям про райское житьё у Белого моря или на Соломоновых островах. Хочу внушить им тягу к перемене мест, кругосветным путешествиям и скитаниям по пустыням и каменистым россыпям. А то уже не протолкнуться в помещениях. Концентрация юношества заставляет меня плохо спать и запирать дверь спальни на два оборота ключа.

В воспитании использую ряд педагогических приёмов: бешено вращающийся глаз в кровавых прожилках, сплёвывание табачной жвачки на пол и набор раскрашенных фотографических карточек из Нагасаки. Иногда привлекаю классику, хранимую в отсырелом чемодане с химической надписью: «Балтика помнит!»

Сегодня, например, зачитал всем притихшим за вечерней трапезой такие строки:

«Мать пристроила его юнгой на корабль, и в десятилетнем возрасте он отплыл в голландские владения Ост-Индии, где и скитался двадцать лет. Морщины его желтоватого лба хранили тайну страшных испытаний, внезапных ужасных событий, неожиданных удач, романтических превратностей, безмерных радостей, голодных дней, попранной любви, богатства, разорения и вновь нажитого богатства, смертельных опасностей, когда жизнь, висевшая на волоске, спасали мгновения и, быть может, жестокие действия, оправданные необходимостью».

– Кто это, деточки мои любимые, кто это тут так описан? А? А?! – используя приём «кровавый глаз», спросил я у домочадцев, по-змеиному водя головой над липкой клеёнкой. – Что за ястреб дальних морей?!

Домочадцы, дожидаясь сладкого, заблажили, торопливо крестясь, что-то там про Конрада, про Лондона… Один пискнул про Мелвилла и упал со стула от мозгового напряжения.