Дикая история дикого барина

Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не всё ли нам равно? Бог с ними…

В строках «Из Пиндемонти» (не имеющих к Ипполиту Пиндемонти никакого отношения) Пушкин несколько сомневается в парламентаризме и свободах в духе Саути.

Так вот, Саруман для меня – это дух Старого Сарума, воплощение псевдовыборов, псевдопредставительства, политических технологий гнилых местечек, любой демократической имитации.

Саруман очень легко попадает в сети Саурона не просто так. Профессор понимал, о чём пишет.

Мероприятие

В последнее время стал ощущать вокруг себя постоянное присутствие графа Льва Толстого.

Раньше граф попадался мне гораздо реже. А теперь уже приглашения стали слать на адрес городской квартиры. Вбежал в чертоги, сбрасывая лёгкое пальто на руки прислуги, тороплюсь в правление, глядь – узкий белый конверт! Приглашают на конные скачки на приз графа Льва Толстого.

Машинально разматывая шарф, присел в кресло. Не представляю себе и сам приз, и участников скачек тоже вижу как во сне. Хотелось бы видеть всадников на лошадях, и огромные трибуны, и жюри, и мужиков у ограды, и детей на телегах, – всех, решительно всех переодетыми в графа Льва Толстого. Толстые покупают у Толстых беляши и книги о Толстых. Толстые фотографируются рядом с конём, тоже переодетым в Толстого.

А вот охрану мероприятия я бы переодел в Софью Андреевну. Чтоб бродили Софьи Андреевны вдоль ограды, водя дубинкой по прутьям.

А то было бы хорошо, если б ещё три-четыре Софьи Андреевны изловили бы некрупного Льва Николаевича и отдубасили его ногами, путаясь в юбках, за попытку спереть приз.

А Льву Николаевичу из Сызрани было бы и не больно совсем – там слой ваты в тридцать сантиметров, под толстовкой.

Мероприятие – 2

Я в своё время потешался, глупый, над проводимыми у нас в уезде конными скачками (у нас в уезде скачки могут быть и не совсем конными, если что). Скачки эти проводились на грандиозный приз графа Льва Толстого. И назывались скачки им. Льва Толстого.

Я глумился, развязный, над трогательным. В красках расписывал своё видение этого чудесного праздника. Всадники, загримированные под Льва Толстого. Зрители – сплошь Львы Толстые в бородах на резинках. Жюри, дети, женщины – все, решительно все Львы Толстые!

Меня поправляли. Говорили, что часть зрителей можно загримировать под Анну Каренину. Марево над ипподромом, кругом подъемные краны, новостройки, липкий лимонад и жар состязания. И мчатся, мчатся по кругу пропотевшие Львы Толстые, закинув бороды через плечо.

Для меня скачки имени Льва Толстого были тогда явлением странноватым. Я – не ожесточившийся в одиночестве и книжной пыли филолог, я трепета перед святыми именами не испытываю. Просто есть скачки, есть Лев Толстой, есть наш уезд. И как ни пытайся смешать этот пряный коктейль, ничего путного не получится, хоть утрясись совсем в серой толстовке.

А тут бабушка моя История в очередной раз ткнула меня в сырое моё невежество.

Оказывается традиция заниматься любым подсобным делом: чесанием льна, холощением поросяток, рубкой леса – под обязательным портретом какого-то светлого гения, под его святым протекторатом, имеет свои корни в моей стране.

В 1914 году в Петербурге проводились Лермонтовские скачки, «с джигитовкой, рубкой лозы и заездами на денежные и литературные призы». Ротмистр Саид-шах Нахичеванский с портретом Михаила Юрьевича над головой взял верхом двенадцать барьеров и прыгнул (верхом же) в огненный круг, «составленный из дат жизни нашего гения».

Потом в Михайловском манеже началась «историческая карусель» с участием дам-амазонок, «приглашенных кавалерийской школой для воссоздания эпохи Лермонтова».

А уж в разгар карусели в манеж ворвалась полиция, обеспокоенная «возможной химической обструкцией и вероятным распылением ядовитых веществ через паровые трубы, как то было на фабрике «Товарищества Охтинской бумагопрядильни» (Полюстровская наб.,1)».