Дикая карта

Иринарх кивнул, сглотнув от волнения:

– Сказывал, к Пивному двору приступ будет. Чтобы дерзали с надеждою, а я, дескать, вас не оставлю.

Отрок перекрестился.

Иоасаф почти упёрся подбородком в грудь, тяжело размышлял: неужто не ему, старцу, убелённому сединами, радетелю монастыря, а юноше, почти ребёнку, видение было? Стало быть, он сам не заслужил… Охохонюшки, гордыня-гордыня… – укорил себя. Ведь именно дитя ближе к Господу, чище, меньше грехов накопило. Чему же удивляться?

Ладно, время покажет. Может, всё это так, примерещилось.

Однако послал келейника к воеводам, велел быть наготове.

Острог у Пивного двора был за пределами крепостных стен. Обнесённый частоколом, защищённый пушками, он казался надёжным. За частоколом склон круто обрывался – внизу текла Кончура. Если ляхам удастся его захватить, то они поставят под угрозу ежедневную жизнь обители, будут нависать над воротами Погребной башни. Наверняка они знают, что здесь внутрь монастыря хода нет: за воротами лестница наверх, и уровень земли внутри обители аршин на десять выше подошвы. Ворота же для того, чтобы закатывать с Пивного двора тяжёлые бочки, устанавливать их на площадки и поднимать воротом наверх, в ледники и погреба внутри толщи тяжкой четвероугольной башни.

Ждали до вечера. Следили с Водяной, Погребной и Келарской башен за Красной горой. Там стучали топоры. Видно, распробовав русских холодов, ляхи запасались – рубили дрова. К ночи ветер, поднявшийся было днём, стих, снег подтаял, потеплело и, казалось, успокоилось.

Архимандрит ощущал противоположное. С одной стороны – разочарование: видение Сергия оказалось обманным; с другой стороны – облегчение: нового приступа не случилось. Привычно сотворив на ночь молитву, он устроился спать.

Но сон не шёл. Архимандрит лежал, глядя открытыми глазами в темноту, и не удивился, когда внезапно грохнули пушки.

– Слава тебе, святой Сергий! – прошептал он сдавленным голосом, слёзы потекли из глаз. Иоасаф поднялся на ноги, спешно одеваясь.

Митрий тоже не спал. Веря Иринарху, он вместе с ним, кутаясь в ветхую шубу, взятую в келаревых покоях, сторожил на Погребной башне. Он услышал шум на Красной горе, увидел множество загоревшихся огней и успел разбудить Рощу до первого пушечного залпа.

С Красной горы скатывались, бежали со светочами литовцы. Они тащили пуки соломы, хворосту, смолу и бересту, прятались за частокол Пивного двора, стремясь поджечь срубы. Сквозь крики донеслись удары топоров – видно, литва хотела подсечь острог. Что-то вспыхнуло, пламя поднялось высоко – и стало видно, что вся гора покрыта ратниками.

Стрельцы сбежались в Погребную башню. Палили и оттуда, и из соседних башен, из ворот выбежали на вылазку, секли саблями и бердышами. Митрий, сам не поняв как, уже толкался возле частокола, отнимая у дюжего казака топор, и зарубил бы его казак, если бы не Иринарх, ударивший того со спины бердышом. Казак отпрянул, развернулся к пономарю – и осел на землю.

А после уже Митя останавливал Иринарха, дикого, яростного, помчавшегося на Красную гору вслед отступающим. Юный пономарь один бежал во тьму, готовый рвать врагов руками, и вестовой закричал отчаянно вслед:

– Сергий зовёт! Назад!

И перекрестил спину товарища.

Тогда только Иринарх остановился и зашатался, внезапно обессилев. Вместе они добрели до Пивного двора, где монахи уже сбили огонь, вошли в ворота башни, сели у стены и, остро почувствовав жажду, протянули руки навстречу Маше Брёховой с крынкой воды.

13 ноября 1608 года

– Звенит! Звенит! – часто повторял Иринарх, стоя перед Власом Корсаковым.

Пономаря отрядили слушать в Круглой башне. И ночью, когда крепость уснула, он, борясь с дремотой, отчётливо уловил тонкий звон медной пластинки. Даже огонёк в плошке задрожал от звона.

Иринарх вылез наверх. Шёл дождь, нещадный ветер пронизывал до костей. Юноша нашёл Власа, разбудил, теребя за плечо, и теперь стоял, борясь с внезапной трясовицей.

Влас быстро встал с топчана, натянул высокие и гладкие осташковские сапоги и пошёл к Круглой башне. Сидели вдвоём, слушали. Верно – поёт! Вздрагивает! Копают.

– Не иначе как святой Сергий тебе помогает, отрок, – тихо произнёс Влас. – Надо вылазку делать, языка брать.

14 ноября 1608 года

На вылазку отправились до рассвета. Старшина Борис Зубов с монастырским слугой Ананием Селевиным, да ещё десяток казаков. Вышли из Святых ворот – к сгоревшему Подольному монастырю, хотели тихо, без шума напасть на заставу. Не вышло. Там стояли тульские изменники, казаки, они успели вскочить и поднять шум. Завязалась драка, Борис Зубов ранил одного, но и сам пропустил удар, могучий Ананий кинул языка себе на плечо и бегом понёс в гору. Едва успели уйти. В обители оказалось, что ранен ещё Фёдор Карцов – лихой сотник, тот, что со свёрнутым на сторону носом.

Раненый казак из Дедилова был столь дерзок, что не признавал себя изменником: дескать, изменники – это те, кто присягнули, а потом изменили. А он не присягал Шуйскому! Все его сотоварищи: и дедиловцы, и венёвцы, и комаринцы, и все севрюки да казаки – никто не присягал!