Дикая кровь

Торгай прятал грустную улыбку. Он сомневался в щедрости Иренека: так говорят все князья, когда им что-нибудь нужно от простых улусных людей, а потом знатные почему-то напрочь забывают свои слова. И не слишком ли дороги эти птичьи перья, пусть они даже из могучих крыльев самого князя неба?

Зычными криками и свистом подогнав отставших от стада коров, Маганах вновь горячо заговорил о том, что его занимало:

— Я буду первым на скачках. С таким конем можно ехать на пенноструйный Уйбат знакомиться с алтырцами и там присматривать себе невесту.

На просторной ковыльной равнине гуще пошли пологие курганы с красными надмогильными камнями, обросшими седой полынью и чием и похожими издали на вкопанных по пояс богатырей. Неподалеку в ложбине свинцово блеснуло соленое озеро Тус. Кочевой караван направлялся к голому южному берегу озера, а там оставалось перевалить через бугор и внизу откроется большое озеро Билекуль, и на его берегу — облюбованное Мунгатом место нового улусного стойбища.

Табун резвых кобылиц пестрым крошевом рассыпался по степи. Плывя в полынях и шелковой кипени ковыля, он отклонялся к привычным пастбищам. Мунгат послал Маганаха завернуть табун. Маганах на кротком коньке сделал большой круг, чтобы направить кобылиц в нужную сторону, и снова подъехал к Торгаю, заводя песню:

Степь проскакав из конца в конец,
Лошадь моя устала.
Девушку много дней прождав,
Сердце мое притомилось.

И странно: в этой песне пастуха совсем не звучала тоска. Маганах был молод и счастлив, он задыхался от неистового восторга, и эта его радость невольно передавалась мудрому Торгаю, и старик начинал верить Иренекову обещанию:

— Будет у тебя конь.

Закат щедро расцветил небо. Осколок круто падавшего за холмами багрового солнца рассыпал огненные бляшки по голубым плесам Билекуля, прижавшегося к гряде зубчатых, как хребет осетра, и островерхих, как боевые шлемы, гор.

Старейший в улусе, Торгай, сойдя с коня, по обычаю брызнул коровьим молоком к восходу и к заходящему солнцу. На берегу, почти у самых камышей, густо задымили костры, женщины принялись развьючивать коней и наскоро готовить еду. Мунгат по-хозяйски неторопливо прошелся по стойбищу вдоль кромки воды, наблюдая за копошившимися во вьюках людьми, разгоняя плетью схватившихся в драке собак.

— О почтенный глава рода, мне нужно съездить в улус Ишея, — сказал ему Маганах.

— Зачем? — удивился Мунгат.

— Есть дело.

— Кони устали, разве не видишь?

— А пешком идти далеко, — сокрушенно проговорил Маганах.

Торгай, вдруг оказавшийся с ними рядом, дружески предложил:

— Возьми моего. Пусть он не быстроног, но все-таки доедешь.

Маганах еще затемно, под переливчатыми близкими звездами поймал коня, оседлал и снова тронулся в путь. Желтую степную зарю он встретил уже далеко от Билекуля, в холодных логах с тронутыми росой сочными травами, тянувшихся к Белому Июсу. С каждой минутой Маганахом все больше овладевало нетерпение. Даст ли коня ему князь, и какого коня, будет ли этот конь статен и быстр, неутомим в скачке и верен хозяину? Мунгат владел многими резвыми скакунами, но скакун Маганаха должен быть резвее — ведь так договаривался пастух с князцом Иренеком.

На приветное ржание вислоухого, косматого конька первым вышел из белой юрты сам глава улуса и всей Киргизской земли — старый Ишей. Он оправил свою жидкую бороду, взял конька под уздцы и спросил надтреснутым спросонья голосом:

— Далеко ли путь держишь? Что за весть привез мне?

Стойбище сразу ожило. Следом за Ишеем один за другим подошли смуглые воины с саблями и плетками — телохранители начального князя, приблизились и почтительно встали за его спиной многочисленные Ишеевы родственники.

— Я из улуса Мунгата. Князь Иренек мне, пешему, обещал бегуна.

А вот и надменный, честолюбивый Иренек. Подошел, с презрением взглянул на пастуха. На вопросительный взгляд отца ответил твердо и в то же время с явной неприязнью к Маганаху. Да, он все хорошо помнит — как можно такое забыть? — и сдержит свое обещание. Охотник достоин богатого княжеского подарка. Так пусть же забирает у Мунгата любую из тех двух лошадей, что взяты у русских сборщиков ясака.

— Не хочу казачьих коней. Ты убил моего орла, ты отдашь мне лучшего своего скакуна!

В смуглое лицо Иренека мигом бросилась жаркая кровь, зардел и вздулся червяком поперечный шрам на лбу. Князец недобро, одним уголком твердого рта, усмехнулся и сказал:

— Пастух, я не дам тебе ничего! Я натравлю на тебя голодную свору псов!

В напряженной, гнетущей тишине было слышно трудное, горячечное дыхание Маганаха. Он растерянно глядел на спокойного Ишея, ожидая от него справедливости и защиты.

— Ой, мне нужен быстрый скакун! — вдруг выкрикнул Маганах.

Иренек снисходительно хмыкнул и сказал:

— Несговорчивый человек похож на барана, не идущего в воду.