Дикая охота короля Стаха

— А я и не знаю,— ответил я искренне.— Ехали где-то, видимо, по болоту, куда-то провалились, едва выбрались... Ревело там что-то.

Я не надеялся на такой результат от моих слов, но после них голос тихо ойкнул и испуганно заку­дахтал:

— А бож-же мой! А это ведь вы, наверно, из Воло­товой Прорвы приехали, это ведь только там и нету ограды. Вот посчастливилось вам, вот спасла вас Ца­рица Небесная. А Матерь Божья! А мученики небесные!

И теперь такая доброта и такое отчаяние чувство­вались в ее словах, что я простил ее за этот час на крыльце.

Дверь застучала засовами, потом заскрипела, рас­ходясь и пропуская в ночную темноту дымку оранже­вого тусклого света.

Перед нами стояла небольшая бабушка в широ­ком, как колокол, платье, лиловой шнуровке, в кото­рой, наверное, ходили наши прапращуры при короле Стахе, и в большом накрахмаленном чепце. Лицо в добрых морщинах, нос крючковатый, а рот, типич­ный белорусский рот, огромный, похожий на щипцы для орехов, с немного оттопыренными вперед губами. Кругленькая, почти как бочонок средней величины, с пухленькими ручками — она так и напрашивалась на то, чтобы ее звали «мать». И в руках у этой бабушки был большущий печной ухват: оружие. Я чуть не рас­хохотался, но вовремя припомнил холодную трясину и дождь за окнами и смолчал. Сколько людей и сейчас сдерживает смех над тем, что достойно смеха, при­помнив, что за стеною дождь!

Мы вошли в комнатку, где пахло мышами, и струи воды сразу побежали с нашей одежды на пол. Я взгля­нул на свои ноги и ужаснулся: они почти по колено были в бурой каше, как в сапогах.

Бабушка только головою покачала.

— Видите, я сразу сказала, что это та ужасная тря­сина. Вы, пане купец, должны поставить свечу за то, что так легко обошлись.— И она отворила дверь в со­седнюю комнатку, где жарко пылал камин.— Хорошо обошлось. Сбрасывайте сразу же одежду, сушитесь. У вас есть что надеть из сухого?

Сак мой, к счастью, был сухой, я переоделся пе­ред камином, одежду мою и кучера бабушка куда-то потащила, а потом зашла в комнату с сухою — для кучера. Зашла, не обращая внимания на то, что кучер стоял совсем голый и стыдливо поворачивался к ней спиною.

Посмотрела на его синюю спину и сказала недо­брожелательно:

— Ты, малец, от меня не очень-то отворачивайся, я старая баба. И пальцы на ногах не поджимай. На вот, переодевайся лучше поскорей.

Когда мы переоделись и слегка согрелись у камина, бабушка посмотрела на нас глубоко запавшими гла­зами и сказала:

— Ну, вот и хорошо. Ты, малец, пойдешь сейчас с Яном ночевать, тут тебе будет неудобно. Ян!

Ян явился. Это был подслеповатый человек лет шестидесяти с длинными седыми волосами, носом, острым, как шило, запавшими щеками, с усами, ко­торые свисали на половину груди.

Одет он был не в ливрею, а в свитку самотканого серого сукна с большими кисточками на животе. Из-под свитки видны были худые, как спички, ноги в истрепанных сапогах.

Я весьма удивился, когда одна бабушка с ухватом в руке отворила нам дверь, не побоялась двух взрослых мужиков, которые неизвестно откуда явились ночью, но, после того как увидел Яна, понял, что он стоял где-то в засаде и женщина полагалась на его по­мощь.

Помощь была важнецкая: в руках у старого сто­рожа я завидел ружье. Это было даже не совсем ружье, ему больше подходило бы название «мушкет».

Ружье было выше головы Яна приблизительно дюймов на шесть, ствол его был с насечками и широким раструбом на конце, ложе и приклад заляпанные, вытертые, с полки срисал фитиль. Словом, ему давно было место где-нибудь в музее оружия. Такие ружья обычно палят, как из пушки, и так отдают в плечо, что неподготовленный человек валится на землю как сноп.

И я отчего-то с удовольствием подумал, что в моем кармане сейчас прекрасный английский револьвер на шесть патронов.

Ян взял кучера и повел его к двери, едва шевеля негнущимися старческими ногами. Я увидел, что даже руки его тряслись. Стража была ненадежная.

«Хороша помощь для хозяйки»,— с горечью поду­мал я.

А хозяйка сразу же коснулась моего плеча и пове­лела идти за нею в «апартаменты». Мы прошли еще одну клетушку, старая женщина отворила дверь, и я тихо ойкнул от удивления и восхищения.

Перед нами была большая прихожая-гостиная, как это водилось в старосветских господских домах. Но что за красота!

Она была огромна, так огромна, что мое тусклое отражение в зеркале где-то на другой стене казалось не больше сустава мизинца. Пол из дубовых кирпи­чей, сейчас довольно обшарканных, неохватно высо­кие стены, обитые черными от старости, блестящими досками с резьбою по краям, окна почти под потол­ком, маленькие, в глубоких остроконечных нишах.