Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

- Баклан? – поинтересовалась Меред, и Лебедь со странным теплом вдруг подумала, что девушка стала мягче и целостней, свободней. Меред начала шутить, чаще вскидывала голову и позволяла холодным ветрам дотрагиваться до кончиков своих длинных пушистых ресниц, глядела прямо в глаза. Такая Меред нравилась ей гораздо больше, чем та забитая девчонка, что по пятам шла за ней безмолвной покорной тенью.

- Да нет, - отмахнулась от нее Атеа, - Я еще не совсем поняла, кто ты.

- Я тебе уже сказала, кто я, - Меред вновь перевела взгляд на дорогу, - Иного имени я не ждала – и иного мне и не нужно.

- Ишь, провидица, - фыркнула Атеа, - Впрочем, я тебя понимаю. Меня тоже нарекли вот именно так, как нужно. Я же не могла стать каким-нибудь Филином или Выпью, например.

- А мне кажется, что Выпь – как раз-таки твоя птица, - беззлобно пошутила Меред, - Ночами не спит, орет так, что кровь в жилах стынет. У вас определенно есть что-то общее.

- Как и у тебя с Бакланом, моя дорогая подруга, внезапно научившаяся язвить! – Атеа радостно хлопнула ее по плечу, свесившись со своей лошади и едва не вывалившись из седла, - Так держать, Меред! Глядишь, и к пятидесяти годам твое чувство юмора станет искрометным, и девицы Келерии начнут бегать к тебе в Келью, чтоб послушать твои прибаутки и построить тебе глазки. Молоденькие девочки любят языкатых. Во всех смыслах, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Щеки Меред тут же стали пунцовыми, и она отвернулась, все-таки не выдержав бравады Лебедя. Атеа лишь довольно ухмыльнулась – кое-что оставалось неизменным, и это было прекрасно. Вгонять подругу в краску и наблюдать, как та каменеет, нравилось Лебедю до невероятного. Меред не умела пропускать мимо ушей и всегда начинала задумываться – за долгие годы дружбы с ней Атеа вычислила это, и теперь пользовалась этим при каждом удобном случае.

- В общем, тренируйся, дитя мое, - продолжила Атеа, наклоняя голову набок. Ветер, подхвативший тугие локоны, взметнул их вверх и в сторону, золотым знаменем набросив их ей на лицо, - Когда-то же надо начинать использовать то, что дано тебе богами, по назначению, не так ли? С помощью этой штуки можно такие вещи проделывать, ты даже представить себе не можешь.

- Ну прекрати, ну пожалуйста, - девушка беспомощно комкала в руках поводья, ища, куда бы деть глаза. Атеа картинно вздохнула:

- Меред, я говорила про речь человеческую. Вот что ты за существо такое, а? Чуть что – и сразу переиначиваешь, да так, что и портовые девки краснели бы! Тебе должно быть стыдно, Меред. Стыдись. Можешь для верности устроить самобичевание перед нами. Я дам тебе розги.

- Спасибо, не нужно, - проскрежетала Меред, выпрямившись в седле и пытаясь справиться с предательским румянцем на щеках. Атеа еще некоторое время наблюдала за ней, но Меред даже не взглянула в ее сторону, а потому Лебедь, удовлетворенно кивнув самой себе, расслабилась, прикрывая глаза и подставляя лицо холодному ветру.

Некоторое время они ехали в тишине, нарушаемой лишь тихим шорохом снега под конскими копытами да воем ветров где-то в ущельях на востоке. Сквозь закрытые веки Атеа видела свет, белый-белый, чистый – и ей отчаянно хотелось взглянуть на него, на здешний мир, оставленный ею, кажется, целую вечность назад. Однако слишком много было барьеров между ней и этой землей, слишком много времени и слишком много ненависти.

Какой он был, ты помнишь? Озерный край, озерная земля – так называли его странники, да? Твой Тиннеред, с бескрайними равнинами и пологими холмами, тот сказочный мир твоего детства… Какой он был, Атеа?

Она помнила смутно. За долгое время фиалковые холмы исчезли из ее памяти, сменившись грубыми склонами, мрачными, заснеженными перевалами, горными шумными реками с ледяной студеной водой, и сети озер, заросших золотым камышом, больше не снились ей. Ей не снились крохотные городки, где на черепичных крышах покачивались флюгеры, подставляя узорные стрелки подветренным потокам, где на окнах летом цвели вьющиеся синие колокольчики, пахнущие так сладко. Ей не снились крохотные селения, где не было ни заборов, ни границ меж дворами, где босоногим девчонкам матери надевали обережные платки с вышитым охранным узором, и те платки были величайшим сокровищем. Все это осталось где-то за горизонтами, и Атеа редко вспоминала ту жизнь, кажущуюся далекой и вовсе ей не принадлежащей. Впрочем, она не жалела об этом – никогда: ни на пороге Келерийской Гильдии, ни теперь.