Дикая роза

Идея создания вязального кружка принадлежала Дженни. Она знала многих женщин из отцовского прихода. Знала и о том, что многие сильно страдают. Их мужья на войне, им самим одиноко. Одолевают тревоги. Дождутся ли они мужей, а дети – отцов? Этим женщинам приходилось одним растить детей, сражаясь с нехваткой денег, а с недавних пор – и с нехваткой еды, за что надо было «благодарить» германские подводные лодки, блокирующие морские поставки продовольствия в Англию. От скудной еды, приобретаемой по продуктовым карточкам, женщины исхудали. Чай и несколько тонких печенюшек – все, что могла выкроить Дженни из своего скромного рациона для их собраний. Но она делала это с радостью. Среди тяжелых, полных неопределенности будней их встречи были светлым пятном. Встречи и разговоры поднимали дух, а вязание и отправка носков дарили сознание, что и они вносят скромную лепту в помощь фронту. Их носки очень пригодятся мужчинам на передовых.

– Глэдис, налить тебе еще чая? – спросила Дженни у женщины, сидевшей справа.

– Нет, спасибо, – ответила Глэдис Бигелоу, не поднимая глаз от вязания.

Дженни поставила чайник на низкий столик и озабоченно нахмурилась. Глэдис больше не жила в их приходе, однако Дженни все равно пригласила ее в кружок. Дженни тревожило состояние бывшей ученицы. За годы войны Глэдис превратилась в тень. Некогда полненькая и жизнерадостная, она исхудала, побледнела и замкнулась. Дженни несколько раз спрашивала о причине, однако Глэдис всякий раз лишь вяло улыбалась и ссылалась на загруженность работой.

– Сэр Джордж всегда стремится первым узнать, какой корабль был торпедирован и сколько матросов погибло, – объясняла она. – Подобные новости тяжело сказываются на нем, да и на нас тоже. Но я не смею жаловаться. Вокруг столько людей, которым гораздо тяжелее.

Услышав это в очередной раз, Дженни взяла Глэдис за руку и тихо сказала:

– Нас, по крайней мере, утешает сознание того, что мы вместе с мистером фон Брандтом выполняем свою часть работы, помогая спасать жизни невиновных людей. Возможно, даже приближаем конец этой жуткой войны.

Услышав это имя, бледная Глэдис стала еще бледнее. Впрочем, Дженни могло и показаться.

– Да, Дженни, – сказала Глэдис, высвобождая руку. – Это и впрямь утешает.

Дженни больше не упоминала о Максе, но каждый вторник, когда заканчивалась встреча суфражисток, брала конверт, передаваемый ей Глэдис. Три с лишним года она исправно выполняла просьбу Макса фон Брандта.

Вот и сегодня, незадолго до прихода женщин, пока отец купал Джеймса, Дженни незаметно спустилась в церковный подвал, чтобы положить очередной конверт в голову разбитой статуи Святого Николаса.

Ее часто занимал вопрос: где находится человек, который забирает конверты? Где-то поблизости? В туннеле, дожидаясь ее ухода? А может, в подвале, наблюдая за ней из темноты? От этой мысли Дженни пробирала дрожь. Она никогда не задерживалась в подвале и с облегчением вздыхала, выбираясь оттуда и закрывая дверь.

Дженни ни разу не вскрыла конверт, хотя ее и подмывало это сделать. Бывали ночи, когда ее одолевала бессонница. Долгими часами она лежала в постели и спрашивала себя: а правду ли сказал ей Макс фон Брандт и действительно ли он на стороне мира? Ей вспоминалось, каким тоном он тогда говорил про Бинси и ее домик. Он угрожал рассказать Шейми о ее тайне. Дженни помнила, как у нее зашлось сердце. Эти воспоминания делали ее решительной. Дженни обещала себе, что следующий конверт, полученный от Глэдис, она непременно вскроет и наконец-то узнает правду. Раз и навсегда.

А потом ночь сменялась рассветом, и вместе с темнотой уходила решимость Дженни. Она говорила себе, что этого делать нельзя. Макс фон Брандт предостерегал ее от излишнего любопытства. Наверное, у него были на то причины. Возможно, это нарушало условия безопасности. Возможно, вскрытый конверт попросту не возьмут. Что еще хуже, из-за своего дурацкого любопытства она может поставить под удар жизнь ни в чем не повинного человека.

Дженни твердила себе эти доводы, ибо усомниться с них означало усомниться и в самом Максе. Тогда придется поверить, что он вовсе не тот, за кого себя выдает, что с ее помощью он помогает Германии и наносит вред Британии. Такое было просто немыслимо, а потому Дженни подавляла подобные мысли. За годы войны она обрела житейский практицизм, научившись не думать о трудном и тяжелом.

– Я слышала, что солдат косит инфлюэнца, – сказала Лиззи, уводя мысли Дженни от Макса и Глэдис. – Новая болезнь… ее прозвали «испанкой». Говорят, хуже всех, что были прежде. Можно умереть за один день.

– Как будто нам других бед не хватало, – вздохнула Элли. – Теперь еще и эта напасть.

– Элли, расскажи об успехах своей Сары. Как ее учеба в секретарской школе? – спросила Дженни, вновь пытаясь увести разговор от тревожных тем.

– Сара в лучшем виде. Не девчонка – огонь! – сразу заулыбалась просиявшая Элли. – Учитель говорит, что она идет первой в классе. Они собираются рекомендовать ее в бухгалтерию обувной фабрики Томпсона в Хакни.

– Как я рада это слышать, – сказала Дженни, когда-то обучавшая Сару.