Я не раз видела, как она проносится над живой изгородью в сумерках, желто-белая, бесшумная, но здесь, практически в темноте, она кажется серой. Глаза у нее вроде бы закрыты, но я чувствую, что она смотрит на меня. Она неподвижно замерла в дальнем углу под крышей, гладкие перья аккуратно сложены. Дневные часы она всегда проводит здесь, но с наступлением ночи покидает свое укрытие, летит над полями и кустами. Она резко поворачивает голову в сторону, заслышав крик лысухи на пруду, потом медленно возвращается в прежнее положение, ее круглые глаза широко раскрыты и глядят на меня, не мигая. Лысух я знаю. Я часто сидела на берегу ручья среди ивовых деревьев и наблюдала за ними. Самочки гнездились в зарослях камыша на кучках веток, возвышаясь над самой поверхностью воды, они ждали, пока яйца проклюнутся и крошечные серые шарики попадают из гнезда в воду, тряся рыжими головками в мокром удивлении. Растянувшись на ветвях ивовых деревьев бесконечными летними днями, я смотрела, как яркие лобики птенцов постепенно бледнеют и сливаются с белыми клювиками – это обозначает их переход во взрослую жизнь. Сейчас по крикам я знаю, что лысухи чего-то испугались, и их серые лапки быстро молотят по мелководью, унося их на безопасную глубину. Но встретившись взглядом с совой сипухой, я понимаю, что совсем ее не знаю, она мне чужая.
– Ты где? Трусиха, трусиха!
– Ей слабо.
Их голоса звучат приглушенно, и я позволяю им уплыть и потеряться за шумом ручья, который превращается в маленький водопад, прежде чем обрушиться в подземный коллектор. Темный глубокий кирпичный туннель проходит под свинарником, и в нем ручей набирает силу, пока не взорвется широким каналом в густых зарослях бирючины. Это тоже запретное для меня место, но я все равно хожу.
– Давай же, прыгай, прыгай, прыгай!
Оторвав взгляд от сипухи, я встаю и, волоча ноги, возвращаюсь на край пропасти. Теплый ветер шевелит мою футболку, и я поднимаю руки, чтобы ощутить его охлаждающее прикосновение. Я ведь спускалась в коллектор с братьями, и никто ничего не узнал, так что…
Папины шаги слышу еще до его появления: гвозди на подошвах его крепких башмаков громко стучат по камням гумна. Перед моими глазами сразу встает остаток летних каникул. Не короткое наказание, которое придется вытерпеть от папы, а долгие дни и недели маминого укоризненного молчания. Ее расстройство.
– Вы что тут делаете, разбойники? А ты спускайся оттуда немедленно!
Терять уже нечего. Прыгать или не прыгать – все равно; это ничего не изменит.
Мои колени сгибаются, а руки вытягиваются вперед, отталкиваясь от воздуха. Когда мои ноги отрываются от сена, я чувствую, что птица со мной рядом. Краешек крыла касается моего локтя, когда сова ныряет под балки и вылетает в поля. Воздух свистит в ушах, время остановилось. Сипуха скользит над ивовыми деревьями, и я лечу с ней вместе.
Свободная от страха. В свободном полете.
17. Земля
– Не понимаю, почему ты меня об этом спрашиваешь, у меня телефон только для звонков и сообщений, откуда мне знать? Спроси Тома, он наверняка в этом соображает. – Мот сидел на кровати и пил чай, который я принесла ему, когда поняла, что времени полдвенадцатого утра, а он все еще спит.
– Том, привет, у меня не получается этот «Твиттер». Он меня с ума сведет. Помоги мне…
– Там ничего сложного, но фолловить в ответ нужно только тех, кто тебе понравится, если они пишут что-то такое, что тебе интересно читать.
– Так кого же?
– Я не знаю – кого угодно! Кто там у тебя есть?
– Как насчет вот этого человека? По-моему, он живет выше по реке, и он, кажется, прочел мою книгу.
– Хорошо, почему бы и нет. Подпишись на него.
Я подписалась и спустя несколько часов получила личное сообщение: «Я прочел вашу книгу, и она мне очень понравилась, вы еще в Корнуолле? Я владелец старой скотоводческой фермы, где делают сидр. Если вы еще в Корнуолле, я хотел бы поболтать, можно вам позвонить?»
– Мам, ты с ума сошла, нельзя так просто раздавать свой телефон направо и налево.
– Я знаю, знаю, что не должна была соглашаться, чувствую себя просто дурой. Но что-то меня подтолкнуло… Так ты считаешь, мне нужно заблокировать его номер?
– Нет, теперь уж подождем и посмотрим, что ему нужно.
Мы стояли на вершине холма, на клочке земли, которая за это необыкновенно жаркое лето выгорела настолько, что сделалась твердой, как камень. Холм спускался к реке, на ней покачивались лодочки, а солнце, отражаясь от поверхности воды, играло на росших по берегу деревьях. Но на склоне не было ни воды, ни зелени. Сколько хватало глаз, вокруг тянулась только голая иссушенная земля, всю траву в полях под корень выщипали овцы и коровы. Когда трава засохла, животным пришлось есть живые изгороди и царапать почву под ними в попытках укрыться от палящего солнца. То, что когда-то было пышными зелеными кустами, широкими преградами между полями и местом обитания диких животных, превратилось в голые стволы и ветки, на которых кое-где виднелись увядшие листья, а оголенные корни были открыты иссушающему воздуху. Земля лежала поверженная.