Дикая ведьма

– Потому что ты высокомерный. Ты считаешь, что делаешь все лучше других, а если кто-то делает иначе, то он неправ. Тебе просто нравится соперничать с другими. Ты изучаешь птиц часами, но не замечаешь того чуда, что они просто есть в природе. Ты смотришь на них, анализируя факты, но не чувствуешь благоговения. Такое ощущение, что ты хочешь научить чему-то их, а не научиться у них. Но больше всего мне не нравится, что ты ведешь себя так, словно все знаешь.

Пайк молчит несколько секунд, и я начинаю думать, что он ничего не скажет в ответ.

– Да, длинный список, – внезапно отзывается он.

В его голосе нет ни обиды, ни грусти. Скорее, равнодушие, словно речь вовсе не о нем.

– Думаешь, я несправедлива к тебе?

Пайк останавливается, медленно оборачивается и смотрит на меня. На лбу у него блестит пот, очки немного съехали с переносицы. Он всматривается в мое лицо, словно ищет что-то.

– Да нет, – наконец отвечает он.

Пайк смотрит на меня, но я не отвожу взгляда. После всего сказанного просто не могу опустить глаза, и мы смотрим друг на друга несколько мгновений. Его лицо ничего не выражает. Он отворачивается и поднимается дальше. Остаток пути мы идем молча. Пайк сворачивает с тропы на поляну, и я следую за ним. Туристы явно устраивают здесь привал. В центре небольшого каменного круга лежит пепел, рядом на ровной земле можно установить палатки.

Неподалеку шумит река. Земля, деревья и камни мокрые, и, хотя дождя нет, я ощущаю в воздухе влагу. Пайк снимает рюкзак и отцепляет палатку, а я закрываю глаза и ищу сову. Сердце начинает учащенно биться, и надежда наполняет меня – сова совсем близко, минутах в двадцати от нас.

Я невольно иду по магическому следу к деревьям.

– Ты куда? – спрашивает Пайк.

– Искать сову.

– Уже темнеет, – говорит он, разворачивая палатку. – Нужно разбить лагерь.

– Но сова совсем близко.

– Это неважно. Мы не сможем спустить ее с горы ночью, и нам нужно где-то спать. У сов свои привычки: если птица нашла дупло, она там останется.

Я стою у края поляны, каждой клеточкой тела желая устремиться к сове. Но Пайк прав. Сейчас самое разумное поставить палатки и все подготовить к завтрашнему дню.

Я возвращаюсь, снимаю рюкзак и делаю быстрый глоток воды из бутылки. Палатку устанавливаю рядом с палаткой Пайка. Воздух наполняется запахом нейлона, и в голове у меня проносится множество воспоминаний. Раньше папа обожал ходить в походы, и сколько себя помню, каждое лето мы отдыхали на природе.

Не уверена, нравились ли мне наши первые походы, или поначалу я ездила с папой за компанию, ведь он так любил отдыхать на природе. Его глаза начинали сиять, плечи расслаблялись. Папа научил меня рыбачить, очищать воду и разводить костер. Он показал мне, как приятно делать что-то своими руками, а не с помощью магии.

Но сейчас я спрашиваю себя, учил ли папа меня всему этому, потому что ненавидел магию? Вот что происходит, когда тебе причиняет боль самый близкий человек: ты начинаешь сомневаться во всем прекрасном, что было, ведь все закончилось ужасно. Начинаешь думать, что те чудесные мгновения не были такими светлыми.

Поднимается ветер, он уносит запах нейлона и мои воспоминания. Когда я устанавливаю палатку, Пайк уже приступает к разведению костра.

У каменного круга лежит большая зажигалка.

– Жульничаешь, – говорю я, вскидывая бровь.

– Проявляю смекалку.

Пайк достает из рюкзака кусок брезента, расстилает его на земле и приглашает меня сесть. Он открывает мини-холодильник и начинает готовить ужин. Вот это подготовка. Ни за что не признаюсь ему, что собиралась питаться весь поход батончиками и мюслями.

– А я могу задать тебе вопрос?

Пайк отрывается от готовки и смотрит на меня поверх очков. Он кивает.

– Почему я тебе так не нравлюсь?

Пайк неспеша делает бутерброды.

– Потому что ты ведешь себя так, словно весь мир твой враг, – отвечает он, не отрываясь от готовки. – Ты с трудом доверяешь, но охотно отвергаешь все. Никому не даешь шанса. Ты жутко боишься, что в будущем что-то может пойти не так и поэтому не можешь насладиться настоящим.

Пайк кладет немного чипсов на бутерброды.

Его слова странно откликаются во мне, совсем не так, как ожидала. Я не чувствую обиды или грусти, скорее беззащитность. Мне неуютно, и мурашки бегут по телу. Хочется замкнуться в себе и спрятаться.

Если Пайк разглядел все это, что еще он видит?

– Да, длинный список, – наконец отвечаю я.

– Думаешь, я несправедлив к тебе? – Пайк поднимает на меня глаза и пристально смотрит несколько секунд. Отблески огня пляшут на его очках, и прядь волос падает ему на лицо.

– Да нет.

Пайк кивает и продолжает готовить ужин. Нужно разрядить обстановку, и я спрашиваю единственное, что приходит в голову.

– Ты что, чипсы кладешь на бутерброд?

– Да, – отвечает Пайк и накрывает бутерброд вторым ломтиком хлеба. – Ты никогда так не делала?

Судя по моему взгляду, Пайк понимает, что я сомневаюсь в его кулинарных талантах.

– После этого бутерброда твоя жизнь уже не будет прежней.

– Что-то я сомневаюсь.

– Да ты попробуй.

Я откусываю кусочек, а Пайк смотрит на меня. И правда с чипсами намного вкуснее.

– Ладно, очень даже неплохо.