Дикая весна

Рядом с деревянной стеновой панелью – двухметровое чучело варана. Желтые зубы мерцают в темноте, шкура переливается черными и желтыми полосами.

Малин хочется спросить, откуда взялось это животное, однако она сдерживает свое любопытство.

В кровати под белой простыней лежит старик.

Эта сцена заставляет Малин вспомнить мамин гроб в церкви.

Орлиный профиль больного кажется еще более заостренным в свете простого торшера. В комнате нет другой мебели, ни единого стула, только странная тишина, которая раз в пятнадцать секунд прерывается натужным дыханием старика и писком какого-то прибора.

«Запах смерти, – думает Малин. – Никогда не ощущала его так отчетливо. И одиночество. Такое же одиночество, как у Марии Мюрваль. Оно характерно для людей, которые отвернулись от мира».

– Господин Куртзон очень слаб, – говорит медсестра. – Но он хочет принять вас. Опуститесь тихо на колени у кровати, и он заговорит с вами.

Медсестра бесшумно выскальзывает из комнаты, закрыв за собой дверь.

Глаза старика открыты и устремлены в потолок, словно там полно пауков и змей и древних плотоядных ящеров, наблюдающих сцену сверху и готовых накинуться на двух нежеланных пришельцев.

Они подходят к кровати, опускаются на колени возле приподнятого изголовья кровати, так что их лица оказываются на уровне лица старика.

«Кто он? – думает Малин. – Откуда взялся? Из джунглей в континентальной части Конго? Из Треблинки? Из Санкт-Петербурга? Из Сундсваля? Так вот как выглядит тот сверхчеловек, о котором я столько услышала сегодня!..

Что за мир создал его? Мой? Наш общий?»

Юсеф Куртзон шевелит губами, его голос слаб, и он не переводит на них взгляда, но явно знает об их присутствии.

– Не смейте задавать мне вопросы, – шепчет он. – Я не хочу никаких вопросов.

И Малин хочется воскликнуть, что она, черт подери, будет задавать столько вопросов, сколько захочет, однако подавляет в себе этот импульс, смотрит на больничную кровать, на старика и думает о своем брате, одиноко лежащем на другой кровати, в другой комнате. И тут Юсеф Куртзон начинает свой рассказ.

– Я оставил своих сыновей без наследства, – говорит он. – Им ничего не достанется после меня. Все средства я перевел в фонд, который на нынешний момент полностью лишает их наследства. Контролировать фонд будет Юсефина, а не они. Мне плевать, что она не захочет, что она, возможно, уже мертва, что она сменила фамилию, как будто это имеет какое-то значение. Но когда у человека, как у меня, оба легких и лимфатические сосуды по всему телу поражены раком, на такие мелочи перестаешь обращать внимание.

Само собой, у мальчиков есть деньги – те, которые я дал им, так что они не пропадут, но не станут богатыми настолько, насколько им бы этого хотелось. Я хотел, я пытался привлечь их в свою фирму, но на что они годны? Ни на что. Несмотря на все мои усилия. Они неполноценные. Как будто они не мои. И как должен тогда поступить отец? Можете вы мне сказать? Когда они были маленькими, я опробовал на них разные методы, чтобы сделать их пригодными и эффективными, но мои воспитательные приемы, к сожалению, до конца не сработали.

Малин очень хочется прервать его. Спросить, о чем говорит Юсеф Куртзон, зачем рассказывает им все это и каковы были его воспитательные методы?

– Никаких вопросов.

Слабый голос исполнен такой холодности и такого сознания своего превосходства, что любой вопрос становится немыслим. «Этот человек – антипод моего отца, – думает Малин. – Но в каком-то смысле они похожи. Мужчины, которые разными способами добиваются того, что им надо».

– Они приходили сюда. Я рассказал им о фонде. Что я в принципе лишил их наследства. Что они никогда не получат доступа к настоящим деньгам. Они ныли и умоляли меня, это выглядело совершенно нелепо, и я еще больше убедился: они не такие, как мы. Пошли вон, сказал я, видеть вас больше не желаю. Понимаю, как больно им будет узнать, что всеми деньгами будет распоряжаться Юсефина – когда рак в конце концов заберет меня. Юсефина такая, какая есть. Она цельная. Мы с ней одинаковые, она и я.

Мысли вертятся в голове у Малин.

Многомиллиардное наследство.

Дочь-героинистка. Два сына, которых отец считает неполноценными.

Что все это значит? И как соотносится с бомбой на Большой площади, с судьбой семьи Вигерё?

Она принюхивается в полусумраке комнаты.

Кажется, варан щелкает челюстями, уставившись на Малин своими стеклянными глазами.

«Стало быть, ты передаешь контроль за наследством в руки Юсефины Марлоу с единственной целью – сделать своим сыновьям больно, – думает Малин. – Хотя ты знаешь, что она отвернулась от тебя. Что она ненавидит тебя, вас. Именно это я заметила в ней, когда мы сидели в “Макдоналдсе”, – ненависть и страх, презрение и безнадежность».

– Где…

– Никаких вопросов.

Малин не могла сдержаться. Ей так хочется спросить: «Где твои сыновья? Где мы можем поговорить с ними?» Нужно идти дальше в эту темноту, найти разгадку, услышать ее голоса и спасти хорошее; такое у нее ощущение, хотя она и не может объяснить почему, и старик перед ней засыпает, и она, желая заставить его вернуться к разговору, спрашивает: