Дикая весна

Но ты так и не вернулась домой. И я обещаю, что никогда больше не буду убираться ради тебя, ты не будешь больше преследовать меня в моей жизни, как ходила за мной по дому в Стюрефорсе, когда я в маленьком возрасте захотела испробовать пылесос.

Мне было пять лет, мама.

А ты только жаловалась, что пылесос задевает за мебель, обивает краску, словно наша маленькая вилла была гребаным королевским дворцом.

И все это время ты понимала, что предаешь меня, моего брата. Ты отворачивалась, но при этом не понимала, что отворачиваешься, не правда ли? Ты понимаешь, как это повлияло на меня, как мне потом пришлось бороться, чтобы присутствовать в жизни Туве? Ты понимаешь это? Что мне все же не удалось быть рядом с ней, и эта мысль наполняет меня скорбью и невыносимым чувством стыда.

Как я боролась, чтобы стать для Туве мамой, которой не было у меня самой и о которой я всю жизнь мечтала. И мне кажется, что, несмотря на все усилия, я потерпела поражение.

Я не ощущаю пустоты после твоего ухода. Не чувствую скорби. Я вижу твое лицо в любой тьме и думаю: как хорошо, что тебя нет. Теперь я все знаю – и, может быть, теперь я смогу наконец зажить собственной жизнью, без тайн, без страстей, которые надо заглушать, хотя я понятия не имею, зачем.

Ты умерла, и я нашла тебя, мама.

Я могу подзаряжаться за счет моей нелюбви к тебе.

Разве я от этого становлюсь плохим человеком?»

Малин слышит, как Зак и Конни Нюгрен переговариваются между собой, но она не в состоянии разобрать слова, чувствует, как устала, устала от всего этого, но надо двигаться дальше.

– Пошли, Малин, – говорит Зак. – Тут пусто. Пошли в квартиру Леопольда Куртзона.

* * *

Когда она открывает третий замок в квартиру Леопольда Куртзона, раздается резкий звон.

Он звучит очень громко, врезаясь в ее сознание.

Сигнализация?

Или под дверью заложена бомба? Сейчас взорвется?

И тут она видит, как Конни Нюгрен кидается в темноту квартиры. Открывает дверцу шкафа и, кажется, находит то, что ищет.

Звон прекращается.

– Сигнализация, – произносит Конни Нюгрен. – Фирмы обычно устанавливают панель управления в ближайшем шкафу.

Малин проходит в квартиру. Пистолет она держит перед собой, и адреналин снова гуляет в крови, усталость вмиг улетучилась, как и все мысли, и они втроем разбегаются по квартире, кричат друг другу:

– Чисто!

– Чисто!

– Чисто!

В этой квартире есть мебель – тяжелая и помпезная, в английском стиле XIX века, а стены покрыты книжными шкафами, в которых стоят рядами книги в кожаных переплетах.

Та же пыль. Та же затхлость, но все же чувство, что здесь кто-то когда-то жил.

– Надо искать что-нибудь, – говорит Конни Нюгрен, когда они собираются в кухне, – что укажет нам, где они сейчас.

Они зажигают все лампы.

На стене – изображение далекарлийской лошадки кисти Цорна.

Еще картина Карла Ларссона[19].

Искусство для тех, кто хочет показаться важным.

Показать, что они сами – культурное наследие, и Малин чувствует, что за этим скрывается отсутствие вкуса, что во всей квартире чувствуется налет неуверенности.

Они переходят из одной комнаты в другую, выдвигают ящики, роются среди квитанций и старых бумаг, выворачивают белье из шкафов.

«Мы должны найти хоть что-нибудь», – думает Малин, заходя в комнату, которая, судя по всему, является кабинетом.

Письменный стол, но компьютера нет. Пустые стены, помимо двух портретов маслом. Одна изображает Юсефа Куртзона в молодости.

Рядом с ним – портрет женщины с узкими губами, умными синими глазами и идеально уложенной прической. Голубое платье от Шанель. Женщина стоит перед окном с мелкой расстекловкой. На заднем плане – море.

Должно быть, это Сельда Куртзон.

Жена. Мать.

Малин смотрит на портрет. Стало быть, с этими людьми ты не могла оставаться, Юсефина. Что они сделали с тобой? Что сделало с тобой их отношение к миру?

И Малин думает о своем собственном алкоголизме, о своей тяге к алкоголю, и о маме, и о своей квартире, и до нее вдруг доходит, что ее порадовало, когда мама и папа переехали так невозможно далеко, что ее питье продиктовано той же потребностью в бегстве, которой окрашена вся жизнь Юсефины Куртзон.

Лишь некоторые различия.

События и гены, случайности и совпадения, придающие ходу событий иное направление, но во всем этом есть движение, которое никто не может и не хочет остановить.

«Туве.

Надеюсь, я все же не подпортила тебе жизнь».

Она отрывает взгляд от портрета, видит папку на столе, открывает ее – но папка пуста.

Малин открывает один за другим ящики стола.

Пусто.

Ничего.

Последний ящик.

Одинокий фотоснимок.

Аэрофотосьемка маленького островка в шхерах. Большой белый дом, словно приросший к горе. Дом кажется новым, а к острову ведет с материка длинный мост. Несколько продолговатых белых построек у воды. Фотография сделана осенью – лес и на этом островке, и на соседних сияет яркими красками, словно огонь стремится поглотить и дом на острове, и все постройки.

Почему эта фотография лежит здесь? Это остров братьев? Они сейчас там?

У Малин перехватывает дыхание.

Она переворачивает снимок.

На обороте ничего не написано. Может быть что угодно.