Дикая весна

Легко одетые девушки, о которых мечтают мужчины после долгой зимы, когда похоть впала в спячку. Природа пробуждается к жизни лишь для того, чтобы снова умереть несколько месяцев спустя в бесконечном круговороте. Голодные хищники просыпаются в своих берлогах, выходят на охоту. Они гоняются за детенышами других зверей, убивают их, чтобы накормить своих, обеспечить им выживание.

Легко одетые мужчины. Малин отпустила вожжи, сдерживающие ее собственную похоть, все невинные поиски всех людей – всего лишь танец гормонов.

Мягкие тела.

Упругие тела.

Она застыла неподвижно перед домом.

Глубже вонзает ногти в ладони, но не настолько, чтобы разорвать кожу.

«Я брожу кругами, – думает Малин. – На моем лице написано разочарование. Горечь. Мне скоро тридцать семь. Время проходит мимо меня. Из всего этого должно получиться нечто путное, а не только бесконечные поиски неизвестно чего.

Что-то должно произойти.

Тайны.

Поиски чего-то, что заставит меня двигаться дальше. Веры в себя, веры в других. Чего-то, что сможет излечить меня от этого беспокойного состояния. Обычной весны для этого мало.

Может быть, бомба? Две невинно погибшие девочки…

Мария Мюрваль? Жертва насилия в нераскрытом деле, которое сводит меня с ума. Можешь ли ты повести меня дальше, Мария, – ты, по-прежнему сидящая в своей палате в больнице Вадстены, отказываясь выйти из себя, стать прежней…

Ты тоскуешь, Мария, не так ли? Ты тоскуешь по небытию точно так же, как две девочки Вигерё тоскуют, плачут и кричат, умоляя вернуть им жизнь».

Она опускает руку.

Черное платье все мятое и грязное.

Утром были похороны.

Кажется, это было тысячу лет назад. Об этом не хочется думать. Лучше смотреть вперед, не так ли?

Малин открывает дверь подъезда и минуту спустя, стоя в прихожей, видит, как Туве надевает свой бежевый плащ, копию «Барберри» из магазина «Н&М». Малин думает, что этот плащ делает Туве старше, она кажется такой сознательной – лучше, чем эта убогая съемная квартирка, лучше, чем сама она когда-либо была.

– Ты собираешься домой к папе? Можешь остаться здесь.

– Знаю. Но я устала после долгого дня. И потом, у меня там учебники, которые я должна взять завтра с собой в школу.

«Конечно, Туве. Ты спасаешься бегством, не так ли? Как всегда делал твой отец».

– Ты не можешь остаться?

– Мама, пожалуйста!

«Хорошо, – думает Малин. – Хорошо. Но я, черт подери, не пью уже почти полтора года – ты не могла бы оставаться у меня чуть почаще?»

– Ради дедушки…

– Я разговаривала с дедушкой весь вечер. Он сказал, что не возражает, если я уйду.

В гостиной включен телевизор, какая-то викторина, Малин слышит из комнаты тяжелое дыхание отца – он не спит, ждет ее, свою дочь, чтобы вместе подвести итог этому дню, когда он похоронил свою жену, а она – свою мать.

Малин смотрит на Туве. Потом невольно трясет головой.

– Что такое?

– Ничего. Просто устала. Давай поторапливайся, чтобы не опоздать на автобус. Будь осторожна. Там может случиться все что угодно. Может, поедешь на такси?

– Нет.

– Хорошо, поезжай на автобусе.

Слово «автобус» повисает в воздухе, как усталое проклятие.

– Ты расстроена, мама?

– Туве, сегодня утром я похоронила собственную мать. Само собой, я расстроена.

Туве смотрит на нее. По ее взгляду легко догадаться, что она слышит фальшь в только что сказанных словах. Но тут Туве улыбается, делает два шага вперед и обнимает Малин. Мать и дочь стоят в прихожей, освещенные бледным светом лампы, и Малин ощущает запах дешевых духов Туве – от нее пахнет сладко и мягко, и этот запах – самый знакомый на свете.

И в то же время от Туве пахнет чем-то другим, чем-то новым – она как чужое существо, которое Малин так и не смогла до конца изучить и понять.

Она обнимает Туве крепче.

Туве тоже.

И Малин сдерживает слезы, загоняет проклятые соленые капли глубоко себе в глотку.

* * *

Дверь за Туве захлопывается с приглушенным стуком в тот момент, когда Малин опускается на диван рядом с отцом.

Он поднимает пульт, отключает телевизор, и некоторое время они сидят молча, глядя на позеленевшую медную крышу церкви Святого Ларса за окном, и видят, как высокие облака покрывают синее ночное небо.

У отца острый профиль, и Малин думает о том, каким красавцем он был в молодости, да и до сих пор еще прекрасно выглядит – и хорошо бы он нашел себе новую женщину, какую-нибудь добрую милую женщину, ибо не сможет жить один.

– Ну, как ты? – спрашивает она.

– Все хорошо, – отвечает он.

– Уверен?

Папа кивает, и у Малин возникает ощущение, что он хочет ей что-то сказать. Вот сейчас он наконец-то расскажет ей нечто важное, что она давно хочет от него услышать…

Малин встает, подходит к окну и некоторое время смотрит на улицу, прежде чем обернуться.

Взгляд у отца ясный, но усталый.

– Не пора ли тебе рассказать? – спрашивает она.

– Рассказать о чем?

Вид у отца одинокий и испуганный, испуг перед одиночеством, и Малин осознает, что нет смысла давить на него – если он и носит в себе нечто, то не расскажет этого, во всяком случае, сегодня.

– Я устала, – произносит Малин. – Такой долгий был день.

– Ты собираешься ложиться?

Она кивает.

– Тогда я пойду к себе.