Дикая весна

– Прощай! – произносит кто-то из них вслух, и Туве вздрагивает, открывает глаза, замечает боковым зрением, что дедушка плачет. Его жалко, его она всегда любила – но бабушку? Ее она никогда не знала, а того, кого не знаешь, невозможно оплакивать. Похоже, что и мама не особо убита горем, хотя Туве заметила, как она старалась это изобразить.

Изображать чувства.

Все, кого она знает, регулярно этим занимаются.

Она думает о письме, которого ждет. Она никому не рассказала о нем, а маме даже заикнуться не смеет. Ясное дело, было некрасиво и гнусно подделать ее подпись на документах.

Но, может быть, все получится?

И тогда она обрадуется?

Нет.

Не обязательно. Совсем не обязательно.

Маму может вообще занести неизвестно куда.

И Туве не может сдержать улыбку, когда думает о письме, которое, возможно, придет, однако улыбаться здесь нельзя – нигде не сказано, что ты обязан плакать, но улыбаться точно запрещено.

* * *

Часовню заполняют звуки псалма. Звучание органа, пытающееся разогнать затхлый воздух, придать дневному свету то естественное тепло, которого ему не хватает.

Когда Малин была здесь в последний раз, хоронили жертву убийства – толстого одинокого человека, о котором мир, похоже, забыл с самого начала.

Следом за папой Малин направляется к выходу, видит, как он кивает людям в проходе.

Она тоже кивает. И думает, что, наверное, так и следует себя вести.

И тут распахиваются двери часовни, и в неожиданно ярком свете фигура папы превращается в странный черный контур, а возле его головы парят две девочки с ангельскими крылышками. Лица у них белые и испуганные. Такие испуганные, что Малин охватывает желание кинуться вперед, подхватить их и прижать к себе.

Она моргает.

Теперь, когда глаза привыкли к свету, она видит только отца. Только папа – и запах конденсированного страха.

Глава 3

Малин и мама. Минувшее

Когда я потеряла тебя, мама?

Когда ты исчезла? Потому что тебя не было рядом, когда я была маленькой, правда? А где же ты была?

На планете заботы о себе самой. И я приходила к тебе, и, конечно, мне разрешалось посидеть у тебя на коленях, но не больше пяти минут, потом ты должна была заняться чем-то другим, а я была слишком тяжелая, слишком жаркая, я мешала. Как может мать считать, что ее дочь мешает?

Так что я отворачивалась и убегала к папе – именно он ездил со мной на соревнования по легкой атлетике, подвозил на футбольные матчи, следил за тем, чтобы я была подстрижена. Ведь так?

Ты был повернут ко мне, папа, не так ли? Ведь был?

Я помню, как сидела в своей комнате в нашем доме в Стюрефорсе и ждала, что ты, мама, зайдешь ко мне. Скажешь что-нибудь ласковое, погладишь меня по спине.

Но ты ни разу ко мне не зашла.

Я лежала в кровати и смотрела в белый потолок, не в силах заснуть.

Однажды ночью была гроза, и я пришла к вам в постель, залезла к тебе. Мне было пять лет.

Ты зажгла лампу на тумбочке.

Папа спал рядом с тобой.

Ты посмотрела на меня и сказала:

– Ложись рядом со мной. Ты боишься грозы?

Потом ты погасила свет, и я ощутила тепло твоего тела через ночную рубашку; ты увлекла меня в сон, словно вся ты была кораблем, наполненным теплом.

Когда я проснулась утром, ты уже встала. Я нашла тебя в кухне. Заспанную, с мешками под глазами.

– Я всю ночь не сомкнула глаз, – сказала ты. – И все из-за тебя, Малин.

Ты редко сердилась, мама.

Но казалось, что тебя нет, даже когда ты была в комнатах на нашей вилле. Ты решала, как мне одеваться, – во всяком случае, пыталась, стремясь сделать меня более женственной, ибо девочкам надлежало быть такими. Я ненавидела юбки, которые ты пыталась на меня надеть. И платья.

И я старалась сдержаться. Ты хотела сделать меня маленькой в этом мире – чтобы я всегда знала свое место.

«Ты не особо умна, Малин.

Тебе бы замуж за человека с деньгами.

Может быть, тебе стоит стать воспитательницей детского сада? Тебе бы это подошло. Но только уж старайся.

Тебе бы замуж за человека с благородной фамилией».

Стань частью моей собственной неудачи, моей неспособности принять то, что мне выпало, – и то, что я сама сотворила!

Ты ненавидела реальность, мама.

Ненавидела ли ты меня? Как напоминание о твоей собственной реальности?

Слова, произнесенные твоим недовольным голосом, когда я приносила домой хорошие оценки.

«Ты, наверное, кокетничаешь с учителями?»

И потом, когда появилась Туве, ты проклинала мою неуклюжесть: как я могла забеременеть? Просто взять и залететь – в таком юном возрасте? Ты сказала, что я – то есть мы – нежеланные гости, потому что ты готова сквозь землю провалиться перед всеми хорошими знакомыми за то, что я принесла в подоле.

Туве.

Ты никогда не смотрела на нее. Ты ни разу не взяла ее на руки. Ты решила, что она – позор, только потому, что она не вписывалась в идеальную картину твоей жизни, которую ты силилась нарисовать.

Но эта картина никого не волновала, мама.

Меня волновала только ты.

Я хотела твоей любви. Но поскольку я не получила ее в детстве, то, наверное, уже и не желала ее во взрослом возрасте, да и ты все равно мне ее не давала.

А была ли эта любовь?