Дикарь

— Что тебя так злит? — Заваливается следом в спальню Михайлов.

— Я бы хотела прийти в себя. Ну знаешь, немного личного пространства. Побыть одной. Осмыслить случившееся.

— Зачем?

Осматриваю крепкого, жилистого, здорового, мускулистого, совершенно голого мужика посреди комнаты и даже не знаю, как бы ему это объяснить.

— Я так не привыкла! — Подтягиваю одеяло, прихватив с собой Василия.

Он у меня прям ходячий антистресс с шерстью. В любой непонятной ситуации я его наглаживаю.

— Ты имеешь в виду позы? Больно, что ли, было?

Вздохнув, закатываю глаза. Чурбан бесчувственный.

Васька трётся о меня влажным носом.

— Я имею в виду отношения. Ты меня не спрашиваешь.

— Понимаю, — нахмурившись, Михайлов скрещивает руки на груди и смотрит в упор, при этом с его прибора всё ещё капает вода, не могу перестать смотреть туда. А он продолжает разглагольствовать: — Тебя привлекают недотёпы вроде Семёна, такие, что будут просить разрешения, прежде чем присунуть.

Отрываю взгляд от нижней половины его мокрого тела и нахожу глаза.

— Меня не привлекает Семён.

— Уже хорошо.

— Но я хотела бы сама распоряжаться своим телом.

Дикарь сжимает челюсть, смотрит на потолок, на стену, потом на пол и, наконец, на меня.

— Тебе было хорошо. И ты хотела. Ты орала так громко, что медведи в берлогах у опушки раньше времени повыходили из зимней спячки.

— Что за глупости?! — Ёрзаю на месте, тормошу Василия, ещё сильнее натягиваю одеяло.

— Да-а-а, — кивает Даниил. — Причём, знаешь, что я заметил за тобой, Забава? — покусывает нижнюю губу, размышляя. — Бывает так, что я к тебе ещё даже не прикоснулся, а ты уже стонешь во всё горло. Как бы от предвкушения. Улетаешь только от мысли, что сейчас я тебя везде как следует потрогаю.

У меня аж челюсть отпадает от подобной наглости.

— Не было такого! Не сочиняй!

Дикарь пожимает плечами и начинает собираться, как и планировал, к коню. Ищет штаны. А у меня щёки горят. Мне не нравятся эти разговоры. Как будто он меня подловил.

Плюнув на усталость и условности, я оставляю Васеньку и уверенно шагаю к шкафу. Буквально выпрыгнув из постели, распахиваю дверцы и начинаю рыться в одежде Степановны. Мою-то он испортил. Гигансткие платья, несуразные треники, огромные свитера в ромбики… Для деревни пойдёт.

— Что делаешь? — Плечом опирается на дверцу.

— Кажется, ты спешил к своему больному коню.

— Подождёт. Ему уже стало лучше. Так что ты делаешь?

— Ищу, во что бы нарядиться, чтобы тебе понравиться, — поворачиваюсь к нему и отвечаю с жутчайщим сарказмом в голосе.

— Ты мне нравишься голой! — Подобрав момент, когда я, нагнувшись, залезаю внутрь шкафа почти наполовину, он со всей дури хлопает меня по заду.

Дёргаюсь. Ударяюсь башкой о полку.

Возмутительно! Пятая точка горит! От злости аж трясёт.

— Ты что творишь?! Совсем офигел?! Я тебе не какая-то там!

— А что такого я творю? — подмигивает.

И, пока я рычу, отбиваясь, он хватает меня за руки и жмёт к своему голому туловищу. Лапает и поглаживает то место, которое ударил.

— Из дома не выпущу — и не рассчитывай.

Наши тела соприкасаются. Начинается потасовка. Я стараюсь выкрутиться и одеться, он смеётся. Сжав, периодически целует. То в шею, то в губы, то в щёки, то в плечи, оставляет засосы и укусы.

— Я к тебе в рабыни не записывалась! — Бью кулачками в грудь.

Толкаю.

— Хватит брыкаться, Забава! Так только хуже. Ну вот, ты меня опять возбудила! Сама виновата, я планировал дать тебе отдых, — смеётся.

Поглаживания становятся более горячими и чувственными.

— Скажи, что произошло между тобой и Елизаветой. Иначе я не дамся! Больше ни разу! Запиши себе на лбу!

— Ха-ха-ха. Бизнесвумен ты моя доморощенная. Не надо мне давать, Забава, я сам возьму.

И, выкрутив руки, толкает на кровать, грудью на матрас, так что мой зад оказывается оттопыренным. Приподнятым.

— Блд, Забава, что ты со мной творишь!

И бьёт ещё раз — другую половинку.

А я хоть и взвизгиваю, кричу, возмущаюсь, но на самом деле аж горю от этого. Это какое-то новое удовольствие. Убила бы сволочь, но мне нравится… Прожигает насквозь, увлажняя.

— Ты идеальная женщина для секса. У меня просто едет крыша.

— Сомнительный комплимент, Михайлов, очень сомнительный! — пытаюсь высвободиться.

Но куда там! Он же как из стали. Одной рукой держит так, что невозможно даже пошевелиться. Бьюсь как рыба об лёд.

— Эти твои пышные груди, мягкие бёдра. Я не могу остановиться! — И тискает названные участки тела, пристраиваясь сзади.

А у меня опять кружится голова, и дыхание сбивается. Со мной тоже что-то не то. Нельзя же столько раз подряд хотеть этим заниматься? Это ненормально, может, я заболела бешенством матки? Тогда мне лучше держаться от мужчин подальше. Говорят, в таком положении женщин возбуждает даже шелест бумаги. Это что же, я буду на работе во время планёрки под истеричные крики начальника заводиться?

Но, пока я об этом думаю, внутри меня снова оказывается стоящий колом член. Вот так просто. Как будто так и надо.

— Михайлов, стой! Это перебор!