Дикие дни

– Нет. Сначала нас учили работать в паре. Один Охотник, один дикий. Я говорю «нас», потому что предполагаю, что другие тренировались по той же программе, что и я. На самом деле я их не видел. На задний двор, где была оборудована площадка для тренировок, нас выводили по одному. Сначала Охотник пытался наладить контакт с диким через прутья в клетке. Контакт, – Охотник усмехнулся. – Так это называли ученые, наблюдавшие за нашими тренировками. Их всегда было не меньше трех. Один снимал происходящее на видео, другой надиктовывал свои наблюдения на плеер, третий то и дело лез с дурацкими советами. В общем, тут задача была не в том, чтобы какой-то там контакт наладить, а чтобы заставить дикого тебе подчиняться. Через пару недель, когда ученые решили, что «контакт» налажен, дикого стали выпускать из клетки. Мне, разумеется, дали пищалку. Хотя я предпочитал пользоваться полицейской дубинкой. Пищалка – только на крайняк. Хотя дикие боли почти не чувствуют, но унижение они ощущают точно так же, как любой из нас. Может быть, даже сильнее, поскольку у них к нормальным человеческим чувствам еще и звериные инстинкты примешиваются. По всему было видно, что ему неприятно, когда Охотник дубинкой его мутузит. А мне, так наоборот, это дело только в радость. Опять же, полезно, чтобы форму не потерять. Меня сразу вот с этим в пару поставили, – усмехнувшись, кивнул на Федора Охотник. – Ох, и поработал же я над ним! Он, бывало, без всякой пищалки, падал на землю, голову руками закрывал и выть начинал. А я ему после этого еще ногой под ребра…

Дальнейшее произошло настолько быстро, что никто даже крикнуть не успел. Федор выбросил свободную руку вперед, схватил Охотника за ухо и дернул так, что тот вмазался лицом в клеенку на столе. Затем он дернул голову Охотника вверх и снова шлепнул ее в растекающуюся по клеенке лужу крови. Когда же он проделал то же самое в третий раз, ухо оторвалось и осталось у него в кулаке.

Как ни в чем не бывало, Федор откинулся на спинку стула, положив окровавленный кулак с зажатым в нем ухом на край стола. И только после этого Охотник заорал. Руки у него были скованы наручниками за спиной, поэтому он только кричал и мотал головой, разбрасывая по сторонам капли крови. Кровь, казалось, текла у него отовсюду – изо рта, из разбитого носа, из рассеченных бровей, из рваной раны на месте правого уха. Чтобы не оказаться забрызганным, Мастер вместе со стулом подался назад.

– Виола! – громко крикнул Димон. – Кто-нибудь, позовите Виолу!

В комнату вбежала невысокого роста женщина в длинной плиссированной юбке и в ярко-красном свитере ручной вязки. Темно-русые волосы были острижены на уровне плеч и причесаны так, что, падая вперед, закрывали почти половину ее лица. Она даже спрашивать ни о чем не стала. Просто подошла к Охотнику и строго сказала:

– А ну-ка, перестань!

К вящему удивлению Мастера, Охотник тотчас же перестал биться в истерике. Он лишь тихо подвывал, запрокинув голову назад, и пускал кровавые слюни и сопли.

Виола взяла Охотника за подбородок, повернула его голову в одну сторону, потом в другую.

– Где ухо? – спросила она все тем же строгим голосом.

– Вот, – Федор кинул оторванное ухо на стол.

К столу подошла Юлия.

– Я – врач. Я могу помочь.

– Виола сама управится, – едва взглянул на нее Димон.

Не слушая его, Юлия прошла на кухню и вскоре вернулась с большой миской горячей воды и двумя чистыми полотенцами.

– Я тоже врач, – сказал, обращаясь к Шаркову, Карцев. – Но я не знаю, чем я тут могу быть полезен.