Дикие лебеди

Узнала я и многое другое. Крестьян созвали на собрание «вспоминаем горечь», где они описывали, как страдали при Гоминьдане; главной целью этого мероприятия было вызвать благодарность к Мао, особенно у молодого поколения. Крестьяне говорили, как голодали в детстве и жаловались, что их собственные избалованные дети часто не доедают то, что им дают.

Затем они переключились на воспоминания о конкретном голоде. Они рассказывали, как ели ботву сладкого картофеля и разрывали бортики между полями в надежде найти коренья. Тогда в деревне многие умерли. Я расплакалась. После слов о ненависти к Гоминьдану и любви к Председателю Мао крестьяне упомянули, что голод случился «во время создания коммун». Вдруг до меня дошло, что это было уже при коммунистах. Они перепутали режимы. Я спросила: «Наверно, это произошло из–за природных бедствий?» — «Вовсе нет, — ответили они. — Погода стояла самая подходящая. Поля дали богатый урожай. Но этот человек — они показали на угодливо держащегося сорокалетнего крестьянина, — отправил мужчин плавить сталь, и половина урожая пропала в поле. Он сказал нам: неважно, мы в коммунистическом раю и можем не заботиться о пропитании. Раньше мы всегда ограничивали себя, а теперь наедались в столовой коммуны до отвала. Мы выбрасывали остатки, даже скармливали драгоценный рис свиньям. Потом еда в столовой закончилась, но он поставил у склада сторожей. Остальное зерно отправляли в Пекин и в Шанхай — там были иностранцы».

Постепенно картина прояснилась. Угодливый крестьянин во время «Большого скачка» возглавлял производственное звено. Они с дружками разбили все котлы и печки, чтобы деревенские ели в столовой, а утварь отправили на переплавку. В своих докладах он сильно завышал урожаи, в итоге последние остатки зерна уходили на соответственно возросший налог. Люди умирали десятками. После голода его обвинили во всех бедах. Коммуна разрешила деревне проголосовать за снятие его с должности и, кроме того, объявила его «классовым врагом».

Подобно большинству классовых врагов его не посадили в тюрьму, а отправили «под надзор» односельчан. Так Мао поступал часто: держал «врагов» среди народа, чтобы всегда было кого ненавидеть. С началом любой кампании этот крестьянин оказывался в числе «первых подозреваемых». Его всегда отправляли на самую тяжелую работу, за которую давали только семь очков в день, на три меньше, чем большинству других мужчин. Я никогда не видела, чтобы с ним разговаривали. Несколько раз я замечала, как деревенские дети бросают в его сыновей камни.

Крестьяне благодарили Председателя Мао, покаравшего их обидчика. Его вина, степень его ответственности ни у кого не вызывала сомнений. Я подошла к нему наедине и попросила рассказать свою историю.

Мой приход, очевидно, глубоко растрогал его. «Я выполнял приказы, — повторял он. — Я должен был выполнять приказы... — Потом вздохнул: — Конечно, я не хотел потерять должность. На мое место пришел бы кто–нибудь другой. И что сталось бы со мной и детьми? Мы бы наверняка умерли с голода. Бригадир звена — человек маленький, но, по крайней мере, он может умереть последним в деревне».

Его слова и рассказы крестьян потрясли меня до глубины души. Я впервые узнала об уродливой стороне жизни в коммунистическом Китае до «культурной революции». Картина резко отличалась от жизнерадостной официальной пропаганды. Среди полей и холмов Дэяна мои сомнения относительно коммунистической власти углубились.

Я иногда задумываюсь, понимал ли Мао, что делает, когда давал живущей в коконе городской молодежи столкнуться с настоящей жизнью. Но он ведь ни на минуту не предполагал, что сколько–нибудь значительная часть населения сможет сделать логические выводы из доступной ей обрывочной информации. Да и я в возрасте восемнадцати лет была способна лишь на смутные сомнения, но не на сознательную критику режима. Как бы я ни ненавидела «культурную революцию», мне и в голову не приходило обвинить в чем–то Мао.

В Дэяне, так же как и в Ниннане, мало кто из крестьян мог прочитать простейшую газетную статью или написать самое примитивное письмо. Многие не умели даже писать своего имени. Ранние попытки коммунистов искоренить неграмотность уступили место непрерывной охоте на ведьм. Когда–то в деревне была начальная школа, содержавшаяся на деньги коммуны, но в начале «культурной революции» дети издевались над учителем, как хотели. Они надели ему на голову несколько тяжелых чугунных котлов, вымазали лицо сажей и в таком виде водили по деревне. Однажды они чуть не проломили ему череп. С тех пор желающих стать учителем не находилось.