Дикие люди (сборник)

– Сколько в банке? – спросил Галкин.

– Пятьдесят рублей, – неистово ответил Шавлиев.

– По банку!.. Кольца берешь?

– Беру!

– По банку! – Он кинул две карты. – Очко!..

Галкин увидал Филиппа.

– Ты счастливый! Мне везет, Филя. От тебя везет! Держу банк!..

Он кинул пять червонцев на стол.

– По банку! – крикнул Шавлиев – и проиграл.

Толпа захохотала. Но Шавлиев почему-то в этом хохоте увидал только Филиппа. Шавлиев погрозил ему кулаком. Духанщик вспотел: грудь его высоко поднималась. Галкин смотрел на него с пренебрежением. «Шулер», – решил Филипп, так как ему понятно было презрение Галкина. Духанщик уже был в таком состоянии, что самая счастливая карта не спасла бы его. Галкин, со свойственной ему высокопарностью, думал, наверное, что Шавлиев похож теперь на коня, взбесившегося и мчащегося к обрыву над морем. Море шумит, предупреждая коня о гибели, а он, покрытый пеной, с кровавыми глазами, несется… а всадник (сердце человека) в седле уже умер… Вышла Аленушка и, сонно и устало взглянув на духанщика, ушла спать. Филипп перехватил еще ее взгляд, устремленный на Галкина, – покорность проскользнула в этом взгляде, и Галкин так и понял – он даже подскочил от удовольствия, подмигнул Филиппу: дескать, мы понимаем с тобой, как надо держать баб и какими надо быть, и в какое время надо быть героями! Ветер усилился. Небо потемнело. Сбиралась гроза.

– Не боишься ответственной игры? – крикнул Галкин.

– Мне бояться? – ответил духанщик.

– Ну, будем крыть.

– Будем!

Толпа расступилась. В духан вошел пьяный милиционер Франц. Мундир на нем был расстегнут, он был без фуражки. Игроки подвинулись, очищая ему место. Франц, растроганный вежливостью, сказал Заалу: «Отдай кинжал, иначе мазать не буду». Духанщик передал ему кинжал. Милиционер вынул три новых серебряных полтинника. Франц кинул полтинники на кон и сел на кинжал. Кобуру револьвера расстегнул для внушения порядка – и игра продолжалась. Крики и хохот играющих увеличились. Кто-то принес фонарь с бледным и тощим светом. Фонарь напомнил Филиппу ночные работы над каналом и ласковое счастливое лицо Закревского. Тоска нестерпимо мучила Филиппа. Появилась водка, можно было пить; он купил полбутылки, но не мог выпить. И водка и возбужденные лица играющих – все это показалось вытянутым и туманным, как вытягивал ветер огонь в лампе; огонь этот чадил, и то, что казалось светом, было, в сущности, тьмой и чадом. Водка – это лекарство для людей, которые не могут свершить подвига, а подвиги в России – дело трудное и долгое… ведь разговор по пьяному делу – тоже подвиг, будь этот разговор искренним или даже хвастливым; трезвый ведь и не каждый хвастать может. Вот милиционер Франц! Чорт его знает, почему он остался в России? В милиции служит? Да ему и на родине нашлось бы место. Тоже смутные желания подвига, успеха, выйти с другими из пустыни – мучили его… Надо было б посмотреть его лицо, когда он шел по каналу: каменное, наверное, неподвижное, и слезы на глазах. Филиппу вспомнилась ячейка. Что ж, ребята там отличные, работают в меру сил и понимания, но работа их – не подвиг; она рассчитана на годы: она становится привычкой, законом, а помочь сейчас Филиппу в его тоске, в его муке… Все эти мысли, изложенные насколько возможно последовательно, скользили в голове Филиппа кусками: сначала подумает про Франца; потом про Галкина; мелькнет мысль об инженере, об ячейке; а в воздухе на кон скользят грязные карты, и в лампу наливают керосин!.. Тоска, тоска…

– Почем банк? – воскликнул пискливо Галкин.

– Сто двадцать рублей, – ответил духанщик.

– По банку!..

Франц играл больше для порядка. Он ставил полтинник, выигрывал; наливал стаканчик вина и ждал следующей карты. Один раз он поставил три рубля – проиграл. Он посмотрел в лицо Галкину и протяжно сказал: «Сильно люди не любят позора». Галкин незаметно оглянулся на дверь, за которой спала Аленушка. И еще – к банку подошел братец Иванушка, неожиданно вынул червонец, пухлая рука его протянулась через головы играющих: он выиграл. Поставил два – и еще выиграл. Он положил выигрыш в карман, зевнул и пошел спать. Выигрыши Галкина и особенно появление Иванушки раздражали находящихся в духане. Многие жалели Шавлиева, но остановить его никто не решался.

Духанщик заметил что-то в картах и крикнул:

– Неправильно!..

Галкин положил колоду:

– Это в чем же, милые, неправильно? Тут тебе не «малина»!.. Или «пера» хочешь?

Шавлиев замолчал. Струсил, так поняли все, и сочувствие тотчас же перекинулось на сторону Галкина. «Крой его!» – завопил кто-то громко, – и стало ясно, что теперь все поверили: Галкин – не шулер, Галкин счастливей, а люди любят счастливцев и желают их защитить.

Филипп внезапно раздвинул окружающих и положил свою теплую руку на мокрую руку Франца.

– Дай мне револьвер, – сказал протяжно Филипп.

Франц выпрямился и потянулся застегивать пуговицы.

Игра приостановилась.

– А зачем тебе казенное оружие? – спросил милиционер. – Если желаешь убить соперника, то убивай его ножом, я же казенного оружия тебе не дам.

– Дай мне револьвер!

Галкин протянул к Филиппу полную колоду:

– Сними.