Дикие мальчики

Нас останавливает швейцар, твердит, мол, я не кэдди в этом клубе. Мужчина спорит. Швейцар говорит, что нам надо обратиться к управляющему. Затем мы проходим. Управляющему все равно. Он дает мне нарукавную повязку с маленьким латунным кружком и номер. Я – номер 18. Мужчина не умеет послать мяч далеко и не видит, куда он закатился. Я легко нахожу ему мячи, и он говорит, мол, я лучший кэдди, кого он встречал, и вообще что американский мальчик делает здесь совсем один? Я говорю ему, что я сирота, хотя это ложь, и он дает мне двадцать песо. После того, как мужчина уходит в здание клуба, я обнаруживаю, что путь мне заступили кэдди-мексиканцы.

– Вuепо, gringo… La plata…[58]

До того, как мой отец снова стал колоться морфием, он отправил меня к одному японцу учиться тому, что называют карате. Я быстро обучаюсь таким вещам, ведь я пуст внутри и у меня нет особой манеры двигаться или что-то делать, поэтому мне все равно, так это делать или иначе. Японец говорил, мол, я лучший ученик, какой у него только был. У него в спортзале был душ, и в душе он намыливал меня между ног, чтобы посмотреть, что происходит у меня между ног, когда оттуда бьет белая струя. Если я пообещаю никому не говорить, он научит меня секретам, которые никогда не показывал другим ученикам. То, что происходит у меня между ног, на мой взгляд, как холодный напиток, в точности как ощущение прохладных круглых камешков под спиной, как солнечный свет и тень Мехико. Я знаю, что другие люди считают это чем-то особенным, что они испытывают к кому-то, и что есть слово «любовь», которое для меня вообще ничего не значит. Это просто ощущение между ног вроде зуда.

Мальчик передо мной разыгрывает сцену, которую видел в каком-то фильме. Он цедит слова углом рта. Сплевывает. Сжав руку в кулак, я наотмашь бью его в нос, кровь брызжет струей. Он прикрывает лицо, и я бью его в живот. Он падает и лежит, хватая ртом воздух. Довольно долго он лежит с синим лицом, потом наконец ему удается перевести дух. Когда я возвращаюсь на следующий день, семнадцатилетний парень – красивый, с белыми зубами и очень красными деснами – говорит, что я его друг, а его друга никто не тронет. Я рад, ведь то, ради чего я здесь, не имеет ничего общего с собачьими драками, а между людьми и собаками большой разницы нет. Я не человек и не животное. Есть здесь что-то, что я должен сделать, прежде чем смогу уехать. В тот день я – кэдди при американском полковнике, который объясняет, что нельзя упускать из виду мяч ни по жизни, ни на площадке для гольфа и что жизнь – это игра и нельзя упускать из виду мяч, он твердит, что мяч где-то здесь, а когда я его нахожу, он недоволен, точно считает, будто мяч должен быть там, где ему хочется, а совсем не там, где он на самом деле был. Я старательно повторяю «сэр» и притворяюсь, будто слушаю, но я допускаю ошибку, слишком быстро нахожу мячи, и он очень мало дает на чай. Это мне урок – не надо находить мяч слишком быстро, теперь я позволяю игроку думать, будто он сам его нашел. Мне дают все больше чаевых, и я откладываю деньги. Я не люблю возвращаться домой. Мой отец колет морфий и постоянно перетягивает руку, он болтает со старым джанки, у которого есть рецепт на наркотики, а мать целый день пьет текилу, и дымят обогреватели на керосине, и запах керосина – повсюду холодным голубым утром. Я снимаю комнату возле клуба и перестаю ходить домой. Теперь, когда у меня больше времени для себя, я могу понять, что меня здесь удерживает. Это не нитка, как я думал, не тонкая нитка воздушного шарика, нитка, которая может порваться и дать мне улететь в небо. Это сеть, которая иногда плотно опутывает меня, а иногда растянута в небе между деревьями, телефонными столбами и домами, но она всегда вокруг, и я всегда под нею.

(Дальше той площадки для гольфа путь перекрыт. Руки зудят. Утренние ноги в Мехико прохладные под моей рубашкой. Я стою под пыльным деревом, и жаркая белая струя бьет на площадку для гольфа. Благодаря этому чувству я вообще здесь.)

Однажды во второй половине дня я сижу в сарайчике, где мы переодеваемся и принимаем душ. Там парень, который сказал, что я его друг. Остальные ушли, потому что фиеста. Парень скинул рубашку, и тело у него гладкое, как коричневое отполированное дерево. Он чистит апельсин, и запах апельсина заполняет сарайчик. Он разламывает апельсин пополам, дает мне половинку и заставляет меня сесть рядом с ним на скамейку. Он доедает апельсин и облизывает пальцы. Потом кладет руки мне на плечи, и мне видно, как его штаны оттопыриваются между ног.

– Yo muy caliente, Джонни. Ты такой горячий. – Он трется своим лицом о мое. – Quiero follarte[59].

Его тело теплое, как у зверька, я чувствую легкий зуд в животе и говорю:

– Muy bueno.